Татьяна Мелконова

МАМА РИТА

Я познакомилась с Риткой совершенно случайно. Так часто бывает, что две кривые тропы иммигрантских судеб, петляя и извиваясь, совершенно неожиданно пересекаются однажды в какой-то точке. Так пересеклись и наши тропы в огромном чане человеческих судеб - Нью-Йорке. Мы подружились.

Рита и я стали перезваниваться, сначала изредка, потом всё чаще и чаще. Одиночество и необходимость общения толкали нас навстречу друг другу как разнополюсные магниты. В последнее время наши звонки достигли апогея с частотой от одного до трёх в день.

О чём мы говорили? О чём могут говорить женщины с неустроенной личной жизнью, оказавшиеся на чужбине, особенно когда им за сорок? Мы обсуждали наши проблемы, рассказывали о не очень удачном, но богатом прошлом, строили планы на непредсказуемое, но обязательно светлое (как нам обещали в другой стране в течение десятилетий) будущее. И уж обязательно где-то в этом будущем встретится Он. Он - тот, кто поможет решить проблемы, скрасит одиночество, разделит эту непосильную ношу иммигрантской жизни. В общем, распускали обычные сентиментальные женские слюни. Конечно, было бы желательно, чтобы скорее Он встретился, а то ведь годы не то что бегут - летят. И так уже Ритке сорок два, а мне - все сорок пять! Почти на пенсию пора - подумать страшно. Да и правду сказать, десять лет до пенсии в России, а в Соединённых Штатах женщины выходят на пенсию позже, чем у нас, впрочем, и живут дольше.

Вот ведь действительно размечталась - Он меня полюбит! А сама каждый месяц хожу в парикмахерскую седину закрашивать. Да и килограммов двадцать пять безо всякого ущерба для красоты и здоровья можно было бы скинуть. Хотя в этой Америке всё с ног на голову перевернуто. Здесь, если постараться, замуж и в семьдесят лет выйти можно, и не стыдно, нет здесь возрастной дискриминации. Ну а то, что толстая я, так этим тут тоже никого не удивишь. В общем, мы смотрели на жизнь с оптимизмом, потому что другого ничего нам всё равно не оставалось.

Вот примерно в этом ключе и протекали наши с Риткой беседы; иногда серьёзные, иногда шутливые, а бывало, мы просто по-бабски сплетничали, благо у нас оказались общие знакомые, так что пищи было хоть отбавляй. Но и сплетничали мы как-то беззлобно, безобидно, так как ни Ритка, ни я не отличались злобностью характера.

Мы так привыкли к этим ежедневным звонкам, что ощущали какую-то пустоту, если вдруг почему-то не могли поговорить друг с другом в какой-нибудь из дней. Зато потом уж, когда дорывались, отводили душу - по целому часу могли обмениваться потоками информации; мы, как измучившиеся от жажды, хотели напиться вдосталь. У нас не было определенного времени для бесед, звонили друг другу, когда появлялась свободная минутка и было настроение потрепаться. Если не могли застать одна другую, перезванивали позже, но это касалось в основном Ритки, потому что это я уходила из дому, а она все двадцать четыре часа в сутки, шесть с половиной дней в неделю, находилась в одном и том же месте, где я всегда могла ее найти, - на работе.

Ритка работала на престижной (по понятиям приехавших сюда на заработки со всех концов нашей бывшей необъятной пятнадцатиреспубличной Родины женщин) работе - сиделкой у девяностолетнего американца Томми, согбенного годами и болезнями, полуживого, полоумного, но всё ещё не сдающегося симпатичного старичка.

Томми плыл по жизни медленно, но с некоторой долей уверенности, как старый списанный корабль гордо плывет со всеми свистками и колоколами к месту своей последней стоянки. Ритка всеми силами старалась, чтобы плаванье Томми продолжалось как можно дольше и проходило в состоянии полного штиля и ясной погоды. Она жила у него в доме и таскала его утром из спальни, расположенной на втором этаже, в большую гостиную на первый этаж, предварительно помыв, побрив и поменяв дайперсы (комбинацию гигиенических прокладок и трусов для писающихся и какающихся). После того как Томми торжественно водворялся в кресло, Ритка надевала на него нагрудничек, чтобы не запачкать ему одежду, и начиналось таинство завтрака. Ритка приносила с кухни булочку, чай, перетёртую в пюре пищу и всё это впихивала в Томми с ложечки.

Он широко открывал рот, и она, двигая ложку впе-рёд и поднимая её вверх во рту у Томми, машинально открывала рот одновременно с ним, делая движения губами, как это делают матери, кормя своих маленьких детей.

Напоследок Томми получал кусочек банана или дольку апельсина, которые он долго и смачно терзал своими вставными челюстями.

Томми после завтрака оставался в кресле. Вся его жизнь протекала между кроватью в спальне и креслом в гостиной с редкими выходами, вернее вывозами, на кресле с колёсиками на улицу и медленными прогулками с Риткиной помощью (не дай Бог упадет!) по дому. Ещё Томми любил смотреть телевизор, что он и делал, сидя весь день в своём кресле. Так как Томми не мог говорить, нам оставалось только гадать, понимал он что-либо из увиденного или нет.

Я считала, что нет, так как выражение его лица не менялось в связи с происходящим на экране и он никогда даже знаками не просил включить тот или другой канал. Ритка не соглашалась. Она говорила, что у Томми появлялся повышенный интерес к тому, что происходило на экране телевизора, если там присутствовали пышногрудые брюнетки, из чего мы сделали вывод, что Томми кое в чём понимал-таки и вкус к жизни ещё не утратил совсем.

Ритка обращалась со старым Томми, как с ребёнком, - гладила его по круглой голове и всё приговаривала по-английски с русским акцентом: хороший Томми, замечательный Томми. Он улыбался ей и мычал, пытаясь что-то сказать, он был рад её похвале. Иногда у него случались, как здесь принято называть, инциденты, тогда она терпеливо меняла ему подштанники, именуемые богатым словом дайперсы. Она кутала Томми в пледы в ненастную погоду, она убеждала его родственников в необходимости купить ему тёплую байковую пижаму или отвезти его к врачу. Она, как наседка, хлопала крыльями над своим единственным подсадным птенцом.

Риткины дети, близнецы Лёша и Саша, жили в далёком Узбекистане на попечении ее сестры Ольги и матери Марии. Ритка видела их в последний раз перед отъездом в Соединённые Штаты два года назад. Им было всего лишь по году с небольшим.

Ох как болело сердце! Как не хотелось оставлять этих поздно появившихся в её жизни и оттого ещё более желанных и ценных детей!

(Окончание читайте в печатном издании. )