НИКОЛАЙ И ВЛАДИМИР

Примечание: в предлагаемой драме автор намеренно не называет времени и места действия, не указывает истинное время происходивших событий, поскольку им не ставилась задача реконструкции реальной истории, хотя прототипами героев драмы являются конкретные исторические деятели, а в монологах автор использовал их настоящие высказывания.

I отделение
Первый монолог Николая

Кабинет в помещении дворца, большой письменный стол, книжный шкаф. На стене икона Иисуса Христа Вседержителя с зажженной перед ней лампадою. На столе развернута карта Европы с нанесенной на ней линией фронта, стопками разложены газеты, различные документы.

В кабинете находится Николай, одетый в полевую военную форму. Он один, склонился над картой, изучает обстановку на фронтах. Выпрямившись, рассуждает вслух:
- Нет, дальше так продолжаться не может! Уже год, как идет война, а положение наше таково, что появились панические слухи о переносе Ставки Верховного Главнокомандования вглубь страны и о якобы готовящейся эвакуации ближайших к фронту промышленных городов...

Николай берет со стола записку, читает:
"Наша доблестная армия, истекая кровью и потеряв уже свыше четырех миллионов убитыми, ранеными и пленными, не только отступает, но, быть может, будет еще отступать..." Так, что еще?.. "Имеется большой недокомплект вооружения... неукомплектованность офицерскими кадрами..."

Николай, положив на стол одну записку, берет другую, читает:
"Совет министров попал в страшное положение перед Ставкой, которая призвана руководить военными действиями и бороться с врагами. А между тем она вмешивается во всю жизнь государства и желает всем распоряжаться..."

Да, я знаю о фактически существующем двоевластии. И устранить его возможно лишь переменами в Ставке. Но Верховный Главнокомандующий не склонен жертвовать своими ближайшими сотрудниками. А заменить его самого лицом, "меньшим" по общественному рангу, имело бы характер немилости, чего он совершенно не заслуживает... и все же начинать нужно с замены Верховного. И Главнокомандующим стану я сам, ибо долг царского служения всегда повелевал монарху быть в момент опасности вместе с войсками, деля с ними и горе поражений, и радость побед. А когда на фронте почти катастрофа, я вообще считаю своей священной обязанностью быть среди войска и с ним либо победить, либо погибнуть. На все - воля Божия! Когда я стоял сегодня против образа Спасителя там, наверху, в большой церкви, какой-то внутренний голос, казалось, убеждал меня прийти к определенному решению... Правда, на днях я поделился своим намерением с военным министром и уже знаю о том возбуждении, какое оно вызвало у Кабинета Министров. Они даже дерзнули в своем заявлении ко мне писать такое (берет бумагу и читает): "Мы теряем веру и возможность с сознанием пользы служить Вам и Отечеству..." Подумать только, они не видят пользы в том, чтобы Верховным Главнокомандующим стал Государь, хотя полевое управление войсками предус-матривает именно такое положение, когда вся полнота власти сосредоточена в одних руках... Я считаю недопустимым, особенно во время войны, министрам служить двум "господам": монарху, на котором вся ответственность, и какому-то "обществу", неуловимому, изменчивому, безответственному... Я навсегда запомнил слова покойного батюшки, какие он сказал мне незадолго до кончины: "Твой дед с высоты престола провел много важных реформ на благо народа, а в награду получил бомбу и смерть. В тот трагический день встал предо мной вопрос: какой дорогой идти? Той ли, на какую толкало так называемое "передовое общество", зараженное либеральными идеями, или той, какую подсказывали мне мое собственное убеждение, мой высший священный долг Государя, моя совесть? Я избрал мой путь. Либералы окрестили его реакционным. Но меня интересовало только благо моего народа и моего государства. Самодержавие создало историческую индивидуальность нашей Родины. Рухнет самодержавие, не дай Бог, тогда с ним рухнет и Родина. Падение исконной власти откроет бесконечную эру смут и кровавых междоусобиц. Я завещаю тебе любить все, что служит ко благу, чести и достоинству Родины. Охраняй самодержавие, памятуя притом, что ты несешь ответственность за судьбу твоих подданных пред Престолом Всевышнего. Вера в Бога и святость твоего царского долга да будет для тебя основой твоей жизни".

А сегодня создается впечатление, что под флагом войны от меня добиваются тех реформ, которым я отказывал в мирное время. Но я и сейчас считаю, что для целей войны нужно сосредоточить власть в своих руках и управлять через людей, которым я могу безусловно доверять, популярны они или непопулярны... Это - на второй план!.. Как же мне нужны сегодня исполнители не за страх, а за совесть! И как же мне их недостает!.. Министры и впредь будут меняться, ибо я один несу ответственность перед Богом за свое Отечество, как Помазанник Божий и носитель Верховной власти! Я олицетворяю мое государство! Мне уже пятый десяток лет и я не со вчерашнего дня царствую и распоряжаюсь судьбами своего народа. Когда моя воля определилась и путь действия принят, то верноподданные должны подчиняться, каковы бы ни были последствия. А там дальше - Божия воля! Так я думаю и в этом сознании умру... А "общество" считает, что оно должно получить возможность не только свергать, но и назначать министров. Я подписал бы любую конституцию, если бы у меня была уверенность в том, что это послужит на благо нашему Отечеству. Но я знаю также и то, что если бы я это сделал сегодня, то завтра оно уже погибло бы...

(Окончание читайте в печатном издании.)


2-е отделение
Второй монолог Владимира

Жилая комната в городском доме. Небольшой письменный стол, на котором аккуратно разложены книги, журналы, газеты, стопка чистой бумаги. Стол стоит у окна, за окном - пейзаж города, дома которого с остроконечными крышами.

За столом сидит Владимир, одетый в костюм-тройку, но пиджак расстегнут. Что-то пишет. Положив ручку, он берет в руки письмо, пробегает глазами, с досадой откладывает и произносит:

- Ну, вот и еще один предатель партии! Сколько же их уже убежало из нее в последнее время?! И не только интеллигентиков, но и рабочих... Повальное бегство!.. Да еще лягнуть стараются больнее. Вот и пишут... (берет в руки газету, читает): "Владимир не заслуживает помощи. Он являет собой тип разрушителя, и никогда не узнаешь, какие дикие проекты возникнут в его татарском черепе..." А вот еще: "Если Владимир когда-нибудь придет к власти, он натворит не меньше бед, чем какой-нибудь деспот. Его сторонники - даже не фракция, а племя партийных цыган, которые размахивают кнутами и надеются своим криком заглушить голос пролетариата..." Что еще? А вот называют меня "высокопарным глупцом", "фанатичным сектантом революции", ну, и так далее... Что ж, в чем-то они правы, - я не поддамся общему поветрию, не соглашусь на легализацию революционной партии, не откажусь от скрытой борьбы с самодержавием и мировой буржуазией за победу пролетарской революции... И пусть я сегодня нахожусь в эмиграции, а в мире бушует империалистическая война, пусть произошел раскол в социал-демократическом движении, - мною ни на миг не прекратится работа по созданию настоящей, боевой пролетарской партии, по собиранию разрозненных революционных сил в единый кулак, по агитации в пользу революции как среди населения, так и в армии, на флоте. Было бы величайшей наивностью бояться обвинений в том, что мы, социал-демократы, создаем заго-ворщицкую организацию. Партия как инструмент захвата власти и должна представлять собой хорошо организован-ное и железно дисциплинированное меньшинство. А ее единственно серьезным организационным принципом должна быть строжайшая конспирация, строжайший отбор членов, подготовка профессиональных революционеров; либо мы сплотим действительно железной организацией тех, кто хочет воевать за власть, и этой маленькой, но крепкой партией ударим по рыхлому чудовищу скопления разношерстных элементов, либо тогда и не стоит ввязываться в драку, ибо дадим убивать себя в интересах как самодержавия, так и империалистической буржуазии, что и происходит сейчас с отдельными так называемыми "революционными" партиями.

Владимир встал из-за стола, заложил большие пальцы рук за вырезы жилета у подмышек и, покачиваясь с пятки на носок, продолжил:
- Социал-демократия не есть семинарий, где сопоставляются разные идеи. Это боевая классовая организация революционного пролетариата. У нее есть программа, мировоззрение, подлежащий только ей строй идей. В ней на особую свободу критики и сопоставления идей - нечего рассчитывать. Кто вошел в партию, должен следовать за ее идеями, их разделять, а не колебать. Если они не нравятся, - вот Бог, а вот порог, выход свободен. Политическая же деятельность социал-демократии состоит в том, чтобы содействовать развитию и организации рабочего движения как в нашей стране, так и во всем мире, преобразовывать его из попыток протеста, бунтов и стачек в организованную и направленную против самодержавия, против буржуазного режима борьбу всего рабочего класса, стремящегося к экспроприации экспроприаторов. А что мы наблюдаем в действительности? Отрицание острой классовой борьбы в капиталистическом обществе, отрицание диктатуры пролетариата, социалистической революции и подмена ее буржуазным реформизмом. Возобладавшая ныне пропаганда сотрудничества классов в капиталистическом обществе, проповедь национализма, преклонение перед буржуазным парламентаризмом и буржуазной легальностью, отказ от поддержки революционных действий пролетариата против "своей" буржуазии - вот это и есть проявление социал-шовинизма и оппортунизма, такова основная идея оппортунистической политики.

Владимир, заложив руки за спину и несколько наклонившись вперед, быстро прошелся по комнате туда-сюда, потом остановился у окна и, глядя в него, продолжил:
- В каждой стране борьба со своим правительством, ведущим империа-листическую войну, не должна останавливаться перед возможностью - в результате революционной агитации - поражения этой страны. Поражение правительственной армии ослабляет это правительство, способствует освобождению порабощенных им народностей, облегчает гражданскую войну против правящих классов. Если мы зовем массы бороться с их правительствами независимо от военного положения данной страны, то мы тем самым не только отвергаем в принципе допустимость защиты отечества в данной войне, но и признаем желательность поражения всякого буржуазного правительства для превращения этого поражения в революцию. Нелепо делить войны на защитительные и нападательные, - они все есть лишь возможность для превращения их в войну революционную. Пролетариат не может любить того, чего у него нет. А у пролетариата нет отечества! Пролетариат должен желать поражения "своего" правительства в войне и использовать его для революционного восстания.

Владимир отворачивается от окна, делает несколько шагов по комнате, продолжает рассуждать: - Дело же свободы в нашей стране и борьбы ее пролетариата за социализм очень сильно зависит от военного поражения самодержавия. Это дело много бы выиграло от военного краха. Победа же царизма в войне влечет за собой усиление мировой реакции, усиление реакции внутри страны и будет сопровождаться полным порабощением народов в уже захваченных областях. В силу этого наименьшим злом было бы теперь - поражение царизма. Ибо царизм во сто раз хуже кайзеризма. Направление нашей работы, упорной, систематической, долгой, может быть, в духе превращения национальной войны в гражданскую - вот наша программа. Момент этого превращения - вопрос иной, сейчас еще неясный. Надо дать назреть этому моменту и заставлять его назревать систематически... Сейчас мы не можем ни обещать гражданской войны, ни декретировать ее, но вести работу - при надобности и очень долгую - в этом направлении мы обязаны...

(Окончание читайте в печатном издании.)