Цитрус (цыц, трус)
Припишут азиатчину, татарщину,
Хотя в стихах сладчайшего излив! –
Ведь сельским слабакам в гуманитарщину
Мандатно мандаринок привезли.
Не видно барабана лотерейного,
Куда бы эти фрукты, как шары,
С раскруткою для действия шутейного
А так же для нешуточной игры.
Достанешь мандаринку, а под коркою
Жемчужина достоинством в мильон?..
Да лучше я закашляюсь махоркою
И вспомню БМПшек батальон.
Но БМПшки тоже пешки глупые,
Когда в не разворотливых руках,
Послышались причмокиванья, хлюпы, и
Не хочешь засластившихся ругать.
Нет места барабану всеармейскому,
Лишь стог, бесшумно-мягкий барабан,
В который бить жердями к зову вескому
В походы против барствующих стран.
С банальнейших бананчиков и с киви я
Расслабился в позыве на понос.
Какие азиатчина и Скифия,
Когда в соку измазался по нос.
А с “Оппеля” подали апельсинчиков.
(Забыты танкодром, аэродром).
И с этих желтосладеньких гостинчиков
Слипаются глаза, впадаешь в дрем.
Не трубы конармейские, а куполы
Надраят тараканы-мужики…
Какие барабаны или рупоры,
Когда деревне сладок мазохизм.
Поиск Силы
Не торопитесь со страной в могилу,
А надо быть, как Ницше, – лучше, злей…
В желании найти России силу
Я вышел на медведей и на змей.
Вначале посещал мужей Науки,
Махал рукою, книжечки “рубя”,
На всяких сьездах подыхал со скуки,
В буфетах пропивался до рубля.
Трибуна лжеораторского зала
Меня пыталась как-то ущипнуть,
Но тяжело, толстенная, сползала
Со сцены и распалась на щепу.
Ее облил водою из графина,
Не собираясь откачать, поднять.
Взяв денег на дорогу у начфина
Направился в провинцию опять.
А там сирень, черемуха по долу
Красиво и любовно зацвели,
Но я попал в языческую школу
Змее-медвежьих Леса и Земли!
Бродил в полях, искал взаимосвязи
Энергий змей, машин и тракторов,
Пускай не люди, но они из грязи
Должны бы вылезть, показав норов.
Пора и нам пойти на устрашенье
Прозападных дельцов, экранных фиф.
Я посвящаю змей в свое Решенье,
Которое не сказка и не миф.
Русская дурь (Самоист-яз)
В ладожском небе лазурь
С каждой минутой синее,
Но деревенская дурь
Нежного чувства сильнее.
Кровь кабалы восстает
Против красот поднебесных,
Хоть не идет воз “Тайот”
Техносмотрин зарубежных.
Надо себя расшибить,
Тихим не выглядеть лишь бы?
Ладно решен “рашен” быт:
Ивы, речушки да избы.
Чудные нынче деньки,
На небесах ни морщинки,
А за деревней пеньки-
Клавиатура машинки.
Примешь последний рюман
И головой об пенечки
Выстучать страстный роман
Не про любовь и цветочки.
Взял бы подруг постройней,
Чтобы послушать хор рощ им,
Но учинил пострашней
Казнь над собою, хорошим.
Что за потребности – впрыть,
Выпив художеств поллитру,
Собственный лик превратить
В кровоподтеки, в палитру?
Кончатся наши «Пей за!..»
Тем, что губу раздирая,
Кровью рисуешь пейзаж
Райского сельского края.
Воспеть каждого
Чего не сочиняю персонально
О бабке Клаве, о дедке Витьке,
Которые глядятся эпохально
На огородно-полевом витке
Работа и волнующее чувство
У землелюбов – каждого возьми,
Они к тому ж не называют чушью
Язычество и северный космизм.
Они не рассуждают, кто Есенин:
Небесный или низменный поэт?
Не для того клочок земли засеян,
Чтоб красовался, словно эполет.
Они работают почти что даром
За пятаки-медали мозолей.
Для них – для каждого – назло Гайдарам
Создать в Москве – отдельный Мавзолей.
Вот это были б Коммунизма всходы.
О, сердце, замечательно замлей:
Ведь детям проязыческой природы
Гнить не пристало в собственной земле.
Они достойны славного поднятья
Хотя б на метр, на два к звезде Кремля
За трудовые-низшие занятья,
За жизнь свою, что вложена в поля.
Да я сейчас бы с пьяными слюнями,
Что густо с моего пера текут,
Обнялся с бабками да их сынами,
Благодаря за неоплатный труд.
Готов не злить, – излить немало сопель
И посвятить деревне Технояз,
Чтоб даже привозной германский “Оппель”
В их партизанщине погряз, увяз.
Среди писаний наших, буквосует –
Слова и слезы про крестьянский труд
В глазах и в горле тоже пробуксуют,
Но при буксовке яростно взревут… |