журнал писателей России

Михаил Головенчиц

СНЕГ В ЗАМОСКВОРЕЧЬЕ

Прошло уже около получаса, поезд набрал ход, а огни Москвы не исчезали, они все еще были видны сквозь по-дернутые вечерней тьмой вагонные окна. Лежа на верхней полке, я иногда всматривался в окно, но через несколько мгновений закрывал глаза и вновь поворачивался к стене, так мне было больно. Тьма сгущалась все больше и приросла, казалось, не только к оконному стеклу, но и к моей душе. Я знал, что завтра мы будем в Питере, вернемся домой после нескольких лет расставания. То, что ожидало меня впереди, уже не могло быть таким же родным, радостным и чистым, как отошедшее навсегда довоенное время. Не то чтобы душа моя остыла, она и не могла остыть в семнадцать лет, просто война пометила ее тягостной метой голода, болезней и многих лишений.

А поезд шел сквозь метель к городу, к Московскому вокзалу, к переулку, где стоял мой дом, разбитый бомбами, и с каждой секундой все более отдалялся я от нее - сероглазой моей отрады, в которой сосредоточилась, думалось мне, вся жизнь. Не стук колес слышал я, лежа на полке, а ее голос, не грязный потолок вагона видел над собой, а ее лицо. Я слышал ее слова, слышал и свои. Не так уж их было и мало сказано за эти два года, но не было среди них самых необходимых. Я не сказал их не потому, что так уж мешали бедность, убогость и грубость быта военных лет. Не поэтому. Просто не был уверен в себе, сил мальчишеских не хватило. И вот - дорога. Возвращение домой. "Боже мой, что же это будет, - по-думал я, - что же я натворил? Если и встретимся, то когда и как? А может быть, и вообще не встретимся? Нет мне прощения!"

Я даже застонал от боли, приподнялся, свесил ноги в проход, спрыгнул с полки, схватил "беломорину" и пошел в тамбур.
(Окончание читайте в печатном издании. )