журнал писателей России

Солнце! Эллады на берегах Невы

Восходили и гибли цивилизации. В стальном бряцании царствовали безумные одиночки. Исчезали народы. Прославлялись ничтожества. Чему научился человек в круговороте исторических реинкарнаций? Доброте? Терпимости? Красоте, в конце концов?..

Наверное, настаёт время, когда мы должны спросить себя: «К чему идём?»

Есть два полюса существования человечества - прошлое и будущее. Настоящее - та часть временной шкалы, где граница между ними раз­мыта взаимопроникновением. Настоящее мы претерпеваем. Прошлое - осмысливаем. В будущее - вглядываемся. Так было, и так будет. Роль настоящего в том, чтобы устраивать экзамен будущему перед лицом прошлого. Проблема в том, что и преподаватель, и ученик - одно лицо. Необходимо научиться ставить точные вопросы. Тогда мы вправе ждать от себя точных ответов. Эталоном верного вопроса до сих пор остаётся умение «спрашивать по Сократу». Диалоги Платона преподают урок «ди­хотомической» ненавязчивости великого философа. Насколько мы усвои­ли материал, преподнесённый античным старцем, лысым, некрасивым, принявшим добровольную смерть ради собственной свободы?

Удивительно вот что: не мавзолеем хорошему вкусу, но, скорее, путе­водителем вопрошающего человека - в который раз уже - на горизонте нашей цивилизации возникает образ Древней Греции. Откуда эта фено­менальная закономерность? Почему сейчас?

Откровенно говоря, тема Эллады для меня благодатная. С самого ран­него детства среди книг Сутеева, Экзюпери и Барто, что читали мне ро­дители, и по которым учился читать я, был немалых размеров альбом: фрески, скульптура, керамика Древней Греции. Вот такой, что называ­ется, микст вкуса. Но именно в этом туманном, не определённом ещё пространстве детского разума формировалась некая творческая тоска по чему-то совершенному, далёкому, ушедшему и одновременно - импе­ративно - присутствующему рядом. И я был приятно удивлен, встретив спустя много лет, человека, который не просто отдаёт должное канонам культурологических пристрастий искусствоведов, но деятельно внедря­ет ту мысль, что новое есть хорошо забытое старое. Итогом его усилий стали: книга “Неизвестная Античность: Великий миф о Великой тра­гедии” и Первый российско-греческий симпосий современного искусства, который был проведён им в 2006 году здесь, в Петербурге. Наш разговор с инициатором крупной культурологической акции, посвящённой не толь­ко вопросам эстетики и этики Древней Греции, но и - глубже - проблемам мышления современного человека, живущего в системе мегаполиса и мас-смедийного прессинга. Итак, Дмитрий Михалевский.

Александр Лакман: Культура Древней Греции неизменно рассматривается как некий образец, прошедший проверку временем. Однако степень его идеализации в значительной мере объясняется как раз временной дистанцией. Древнегреческая культура была явлением синтетическим. Когда, к примеру, говорят о древнегреческом языке, обычно не задумываются о присутствии в нём многочис­ленных наречий: Сафо писала на одном, Гомер - на другом, Платон - на третьем. Кроме того, прежде чем сложилась культура Эллады, существовали Египет, Междуречье и так далее. Так в чём кроется загадка устойчивого интереса именно к Древней Греции?

Дмитрий Михалевский: Действительно, как считают специалисты, древние греки сами практически ничего не изобрели. Но они сумели гениально соединить доставшееся им от предыдущих культур и заимствованное у современников.

А. Л.: В то же время, случайностей не бывает. Должно было существовать Нечто, свойственное только этому народу именно в тот период европейской истории.

Д. М.: На мой взгляд, уникальность Древней Гре­ции заключалась в том, что она впервые стала цивили­зацией, в рамках которой человек в массовом масшта­бе сформировался как личность.

А. Л.: В плане социума?

Д. М.: В плане этноса. И здесь мы говорим о станов­лении культуры, потому что именно культура - в самом широком смысле этого слова - есть первая производ­ная личностного начала. В качестве примера вспомним, что китайцы намного раньше греков придумали часы и историографию, то есть измерение времени в различ­ных масштабах. Этот факт объективно свидетельствует о том, что на индивидуальном уровне - уровне мудре­цов, совершивших эти открытия - китайцы опережали греков в психологическом развитии. Однако вплоть до сегодняшнего дня мышление восточных этносов ос­таётся, в значительной мере, на уровне коллективного сознания. А греки, пусть и уступая Востоку, способство­вали формированию «традиции личности», которая и стала основой западноевропейской цивилизации. На крошечном пятачке земли, называемом Аттикой, в ничтожный по историческим меркам отрезок време­ни возник пассионарный импульс столь невероятной силы, что по инерции мы продолжаем жить им. Подобное чудо стало возможным благодаря тому, что греки научились внедрять достижения гениальных одиночек в массы.

А. Л.: Какой механизм обеспечивал эти транс­формации?

Д. М.: Сначала таким инструментом служили элев-синские мистерии, посвящение в которые ежегодно проходили до 2-х тысяч человек. Эта «технология» безу­коризненно работала на протяжении двух тысячелетий, формируя элиту Древнего мира. Позже, когда значи­тельная часть населения достигла более высокого уров­ня развития, воспитательную функцию на себя принял театр, спобный одновременно вместить всех граждан Афин, а не крошечную часть заинтересованных.

Именно театр представлял собой мощнейший психологический инструмент, посредством которого инициировалось и стимулировалось развитие личнос­ти. Кстати, об этом я говорю в своей книге “Неизвестная античность...”

А. Л.: Что натолкнуло Вас на идею книги?

Д. М.: Это история длинная. Свою рабочую деятель­ность я начинал как инженер-лазерщик, а затем 12 лет успешно работал сценографом, художником по свету и, главное, мастером по лазерным спецэффектам. Меня крайне интересовало, что же в моей работе производит на зрителей такой сильный эффект. Ключом оказалось пространство. Я стал изучать театральную традицию пространства и обнаружил, что театр в своём исто­рическом развитии отображает мировоззренческую модель каждой эпохи нисколько не хуже, а подчас и нагляднее, чем психологические, философские и другие научные модели.

А. Л.: Что ж, это логично предположить.

Д. М.: Но об этом особенно не задумываются. Когда я начал сравнивать конструкции театров и мировоз­зренческие модели эпох, порождённых ими, то обна­ружил совпадения. Вполне естественным было начать исследование с Древней Греции. Я не ожидал особых сложностей, полагая, что Античность изучена вдоль и поперёк. Однако сопоставление развития театра как архитектурной формы, как драмы и как ритуальной традиции привело к выводу: в Классический период античной истории театра как такого не было. Первый театр Диониса был возведён тридцать лет спустя, после того как великие трагики умерли. Это научный факт! Более того, археологические раскопки последних лет показали, что в театре Диониса никогда не было сце­ны, которую мы идентифицируем как «классическую». Афинский театр Диониса сразу возводился в камне с двухэтажной фронтскеной, фактически являясь площадкой для комедии.

А. Л.: Хороший пример того, как часто наша уверенность в изученности каких-либо вещей при­водит к тому, что теряется свежий взгляд, уходит некий живой элемент. Что мы знаем об Античнос­ти? Вы совершенно справедливо говорите о том, что у каждой эпохи своё представление о каком-то предмете. Если, скажем, брать барочную Европу, поставлявшую гигантское количество музыкаль­ных опусов на древнегреческие и римские темы, то в них гераклы, орфеи и другие герои действовали на сцене в париках, панталонах, камзолах. Вот вам, пожалуйста, представление об античной Греции.

Д. М.: Не побоюсь сказать, что современные науч­ные взгляды на «детство человечества» ничуть не луч­ше. Глубоко укоренилось убеждение, что древние греки мало чем отличались от нас. Следствием такой позиции оказывается абсолютное осовременивание той эпохи и, являющееся закономерным при таком подходе, её беспощадное деформирование. Но хотя бы на минуту представьте себя включёнными в контекст дионисийс-ких ритуалов или попытайтесь серьёзно осознать мир посредством мифа – и сразу почувствуете разницу. Потому для меня одним из ключевых стал вопрос: какими были люди того времени? Имея богатый опыт практической работы на сцене, я понимал, что трагедия в начальной своей фазе, можно сказать, «самодеятель­ность», никак не могла играться после нескольких дней мистерий. Мистерии по эмоциональному воздействию гораздо сильнее и никто бы трагедии смотреть уже не стал. А смотрели. Вы можете предположить, чтобы сегодня, при всей нашей любви к театру и уровню его развития, целый город взял и пошёл бы на спектакль? Здесь на ум приходит знаменитое «Не верю!» Станис­лавского.

Современная наука поступает просто: она рас­сматривает драму в полном отрыве от мистерии, её породившей, и забывает, словно той и не было. Объяс­нение – простое: это другая область знания! Не по той ли причине из планировок древнегреческих и римских театров исключен священный участок, примыкавший к скене? А ведь там находился дом бога, и через двери скене он выходил к людям. Потому-то на вратах театра и писалось: «Вход к богам». Перечислению этих вопию­щих противоречий и несуразностей, не делающих чести современной гуманитарной науке, можно было бы пос­вятить отдельную статью.

А. Л.: Самое интересное, что мы до сих пор имеем возможность проследить античные нача­ла многих наших «современных» традиций. Будь то театральный мир или культура христианских концессий.

Д. М.: Да. Скажем, скене древнегреческого театра – это внутренний храм – скиния. В Греции он появился в виде анакторона элевсинского телестериона. Точно также как Бог продиктовал конструкцию скинии Мои­сею, строительству анакторона людей научила Демет-ра. А потом, в ходе орфической религиозной реформы, когда Афины объединялись с Элевсином, точная копия телестериона была построена на южном склоне Акро­поля в священном участке Диониса, и называлась она - «Одеон Перикла». На протяжении шести столетий это было самое крупное крытое сооружение Древнего мира, почти вдвое превышавшее размеры Парфенона. Именно в нём, как я понимаю, игралась трагедия.

А что такое «беме», которую Аристотель называл «подставкой для флейтиста»? Сейчас это бима в си­нагоге, с которой раввин читает Тору. В элевсинском телестерионе беме была троном иерофанта, с которого читалась священная драма. Посмотрите, на вазописи практически всегда изображена эта «беседка». В одео­не Перикла она станет параскением, а Эсхил включит в драматические действие храм-скене. Все эти и многие другие «театральные» элементы сцены присутствуют в христианском храме по сегодняшний день.

А. Л.: Взаимосвязь культур. Отталкиваясь от всего выше сказанного, в чем Вы усматриваете цель своей деятельности? Вам хочется снять эту вуаль современности с эллинистической культуры?..

Д. М.: Оказалось вот что: когда фокус моих «про­странственных» интересов переместился с театра, как такового, на человека, то появились неожиданные результаты, формирующие новую связную картину. Древнегреческий этнос оказался интересным и удоб­ным для анализа его психологического развития. Вот его начало, вот его конец, всё достаточно чётко обоз­начено. Греческий этнос оставался относительно авто­номным, внешнее влияние на него было не сравнимо слабее, чем в более поздние моменты его истории. Получается, мы в состоянии проследить этот период целиком. Источников, чтобы делать научно обоснован­ные выводы, сохранилось достаточно, поэтому, отсекая пересказы и взаимные ссылки, существующий объём информации вполне можно освоить в обозримом про­межутке времени. Так что возникает удивительная для гуманитарной сферы ситуация «физически чистого» эксперимента.

Мы оказываемся на стыке наук, что позволяет культурологические материалы использовать для пси­хологического исследования. Изучение этой модели выявляет и упорядочивает закономерности развития, ранее остававшиеся незамеченными. Эти закономер­ности имеют универсальный характер и потому абсо­лютно современны. В Древней Греции мы обретаем точку отсчёта, которой гуманитарные науки до сих пор благополучно пренебрегали.

А. Л.: Именно этой проблеме был посвящён Первый российско-греческий симпосий, который Вы организовали в 2006 году?

Д. М.: Да. Но ещё в августе 2004 года на Седьмом международном философско-культурологическом кон­грессе я выступил с докладом «Периодический закон развития культуры». А затем пришла идея Симпосия. Мы попытались рассмотреть вопрос Архэ-Начал через призму искусств – живопись, фотографию, литературу, театр. Ведь если гуманитарная наука не в состоянии дать ответа на проблему, то его вполне возможно попы­таться искать другими, в том числе художественными методами. Это интересный эксперимент.

Поясняя эту мысль, напомню, что, когда на рубеже двадцатого столетия произошла смена мировоззрен­ческой парадигмы, то первыми отреагировали естест­веннонаучные и технические дисциплины. Появились новые революционные физические теории. Последс­твиями научно-технического прорыва мы наслаждаемся сегодня. Тогда же – столетие назад – возникли и новый театр, новая музыка, живопись, скульптура, архитектура, литература. Т.е., практические искусства действовали синхронно с наукой о мире. И в этом нет ничего удивительного, потому что смена парадигмы – это, прежде всего, изменение психики ещё раз: мы способны воспринимать внешний мир ровно настоль­ко, насколько мы развиты в психическом плане – как личности: новые идеи и новые искуства рождаются новым человеком...

И на этом фоне науки о человеке, в значительной мере, продолжают оставаться привязанными к Фрейду, Дарвину и Марксу – т.е., идеям материализма середи­ны девятнадцатого столетия. И этот разрыв обретает поистине катастрофический характер, особенно в свете грядущей нано-революции: психологически человек в массе не соответствует уровню своих технических достижений. Это длинный разговор, но мне хотелось показать, что «теоретическая» проблема Начала акту­альна и носит вполне практический характер.

Подтверждению своевременности самой идеи послужил активный отклик интереснейших людей, среди которых выдающиеся петербуржские живопис­цы – Глеб Богомолов, Александр Кондуров, Вячеслав Бегиджанов, Анатолий Васильев, скульптор Владимир Цивин, режиссёры Драматического театра на Литейном Александр Гетман (худрук театра) и Андрей Прикотен-ко, Владимир Фунтусов, режиссёр «Театра под самой крышей» и многие другие.

Владимир Фунтусов, кстати, проявил невероятную смелость, взявшись за постановку весьма непростой философской работы, изложенной в литературной форме тремя гуманитариями – Еленой Иваненко, Ма­риной Корецкой и Еленой Савенковой – под названием «Поиск Антропоса на сцене». Благодаря таким актёрам, как Иван Краско, Елена Толубеева, Елена Соболева, этот труд обрел сценическую форму, послужив материалом дискуссии в рамках Симпосия – какова психология современного человека, и могут ли духовные лакуны нашего времени быть заполнены высочайшими эсте­тическими и этическими достижениями великой куль­туры Эллады?

В те же дни были поставлены ещё две пьесы гре­ческих авторов – «Орест» Георгиоса Бутонакиса и «Пос­ледний аборт» Париса Такопулоса. Первую прочитали Ольга Обуховская и Сергей Янковский. Вторую прекрас­но сыграли на малой сцене Учебного театра студенты четвертого курса Академии театрального искусства на Моховой.

В программе Симпосия были выставки живописи в галлерее IFA, графики, фотографии, городской конкурс детского рисунка «Моя Эллада» в Фонде художника Ми­хаила Шемякина. В рамках организованной по случаю Симпосия трёхдневной научной конференции состоял­ся обмен мнениями, в котором приняли участие инте­реснейшие люди. Среди них не могу не назвать Почёт­ного академика архитектуры, автора многочисленных исследований Золотого сечения Иосифа Шевелёва.

В контексте всего происходившего состоялась и презентация моей книги “Неизвестная Античность: Ве­ликий миф о Великой трагедии”.

А. Л.: То есть, по Вашему замыслу, само мероп­риятие носило характер не фестиваля, но – обоб­щенно – круглого стола для обсуждения заданной темы?

Д. М.: Безусловно. Обычно фестиваль – это соб­рание раздельных самодостаточных произведений. Подобие концерта, исполняемого разными солистами. В нашем случае это, скорее, крупная форма, номера ко­торой строго подчинены единому замыслу, но манера высказывания свободная. Ведь само слово «симпосий» означает собрание, на котором древние греки в непри­нуждённой беседе обсуждали насущные проблемы своего времени.

А. Л.: Насколько мне известно, Ваше начинание не закончилось первой попыткой, и в этом году Вы предложили провести уже Второй российско-гречес­кий симпосий. Несколько слов о структуре грядуще­го Симпосия.

Д. М.: Условия проведения Симпосия согласовы­ваются, с этой целью я еду в Грецию. По возвращению я готов предоставить самую полную информацию. В любом случае, мы опять планируем несколько разде­лов: живописный, в рамках которого представят свои работы петербургские живописцы, фотографический, где мы даём простор фантазии фотохудожникам, музы­кальный и так далее.

Отдельно скажу о музыкальном проекте. Очень приятно, что судьба свела меня с американским ис­полнителем и композитором Диметриусом Спанеасом, удивительным человеком, великолепным импровиза­тором и тонким знатоком музыкальной и литературной культуры. Диметриус – грек, живет в Соединенных Штатах и очень сильно увлечён культурой Древней Гре­ции. Не случайно, приехав в Петербург, самый «гречес­кий» город Европы, он взял с собой сборник диалогов Платона.

Мы быстро нашли общий язык, и у нас сразу же возникли совместные творческие планы. Сейчас Ди-метриус работает над музыкой для пластического спектакля, который мы собираемся показать во время второго Симпосия. В этой работе он использовал мои «пространственные» идеи, изложенные в книге «Не­известная Античность...» Совместно с петербургской исполнительницей ладовых и средневековых импро­визаций Галиной Парфеновой Диметриус записал уни­кальный диск. Диск опять-таки создавался в рамках нашего Симпосия. Для реализации музыкальных про­ектов мы планируем создать соответствующий лейбл. Презентация музыкальных проектов пройдёт в двад­цатых числах февраля в Фонде Шемякина.

А. Л.: Одним словом, Вы ожидаете многого от предстоящего мероприятия, не так ли?

Д. М.: Безусловно. Тому есть серьёзные предпо­сылки. И дело не только в том, что Симпосий заинте­ресовал нестандартно мыслящих творческих людей. Посмотрите на список спонсоров, он внушителен и говорит о том, что поднятая проблема актуальна. Ге­неральное Консульство Греции в Санкт-Петербурге, Фонд художника Михаила Шемякина, Кафедра ЮНЕ­СКО по компаративным исследованиям духовных традиций, специфики их культур и межрелигиозного диалога, Санкт-Петербургское отделение Российс­кого института культурологи, Санкт-Петербургская государственная академия театрального искусства, Государственный музей истории Санкт-Петербурга, Греческий культурный центр в Москве, корпорация «Моушн» – организации, которые моментально от­кликнулись на предложение. В этом году мы снова не одиноки, потому что вместе с нашими прежними соратниками свою помощь предлагают и другие компании. К примеру, поддержать фотографическую часть проекта вызвалась международная клиника «Медем». И я лично благодарен «Невскому альмана­ху» за то, что ваше издание не осталось в стороне, это неоценимая услуга. Между тем, проект интере­сен не только его организаторам и участникам, про­живающим в России, ведь не зря все мероприятия прошлого года открывал Генеральный консул Греции в Петербурге господин Ди-митрос Летисос.

Думаю, проблема на­зрела в масштабах не одного государства, и наши усилия будут направлены на то, чтобы объединить мыслящих людей в попытке осознать общность нашего будущего.

Беседовал Александр Лакман

( вернуться к содержанию номера )