СКАЗКА РУССКОГО ЛЕСА

Я люблю смотреть на лес со стороны реки, когда неспешно движешься по фарватеру, а на тебя надвигается лесная стена. Река словно ныряет под неё. Ан нет. Стена нехотя расступается, и ты входишь в лесное царство. Если берега крутые, то лес наваливается на тебя сказочным замком, и ты чувствуешь себя маль-чиком-с-пальчик. Смотрят на тебя свысока мощные атлетические сосны в бронзовых доспехах и, как в сказке раздаётся, помните: «Пароль!»

Седые ели-великаны протягивают свои замшелые лапы, вот-вот заметут, затянут в бездонную глубину свою и тоже раздаётся: «Пароль». А всего-то нужно стать частицей этого целого, слиться с ним и тебе откроется сказка. Сказка русского леса. Просто нужно уметь слышать и видеть.

Начиналось раннее утро. Серое, неприветливое, когда ночь ещё не ушла, спутав время, а утро уже настаивает на своём. Обрывки тумана, наслаждаясь ночным холодом, не спешат расплываться в небытие, а наоборот, пытаются вырасти в причудливые столбы. Но под собственной тяжестью тут же падают, расплываясь по серой, уже осенней воде. Волга спросонья хмурая. Бегут белесые барашки, погоняемые низовым пронзительным ветром. Одурело кричат голодные чайки, летая у нас за кормой.

Между тем набирало силушку солнце. Если поначалу его и видно-то не было, то сейчас его сырнистый кусочек появился над кромкой берега и застыл, словно соображая, выкатываться далее, или “а ну его”. Но чувство ответственности и долга взяло своё, солнце поднатужилось, поднапряглось и перевалилось через верхушку леса. Поначалу потухло в еловой кондовой тьме, но затем просунуло свои лучи через эти могучие тёмные лапищи и начало с Волгой играть в ладушки. Вот что значит сила света. И барашки на волнах закурчавились задорнее, и водица в Волге не такая свинцовая стала. Нет-нет, да и вспыхнет синеглазо. Сразу вспомнился русский художник Левитан, который осень на Волге писал. Действительно, мест красивее трудно найти.

Природа средней полосы застенчивая. Нет южных ярких красок, нет броскости. Всё больше размытые тона, как акварели. А потом где же красоты набраться, если сейчас поднимется ветер и разметает подолы у берёз и осин. Тут уж не до неё, красоты. Спрятаться бы куда-нибудь с глаз долой да стыдливо дожидаться снега, чтобы прикрыть наготу. А сейчас безмолвие, туман, даже солнце вставать не торопится. Ветер, похоже, расхотел хулиганить и спрятался по низу берегов. Но это ненадолго. Выберется он скоро из низин, из колдобин студёных и пойдёт заворачивать притихшую сонную Волгу в рулоны. Та спросонья не разберётся, потом возмутится, воспротивится такой вольности. И начнёт гулять барашками волжское сопротивление. Ветру это только в радость. Лохмы свои распустит, расхохочется нахально, Волгу в покое на время оставит и давай по берегам осины гонять. Они девушки, десятка не храброго, затрясутся разом, раскраснеются от такого вольного обращения с ними. Хорошо, если рядом ельник стоит, серьёзный такой, молчаливый. Можно за его спину спрятаться и остатки красоты своей осенней сохранить. Надёжный он, ельник, как мужик степенный, охватит лапищей своей плечо хрупкое, но не грубо, бережно и никакой распутник-ветер не страшен. Покрутится-покрутится, о лапы еловые поударяется, поотскакивает, да и был таков. Чего с него возьмёшь, ветер, он и есть ветер. Вслед ему только еловый гул: «Не замай» раздастся. Осины оживут разом, листьями затрясут и серебряным звоном ельнику благодарность учинят: «Дескать, спасибо, спасибо, спасибо». А ветер и думать о них забыл, помчался дальше по волжским берегам лихачить. Проскочит мимо берёзовой рощи, не удержится, обязательно пошалит. Берёзовые шали из рук вырвет, вверх взовьет и какое-то время за собой тащит: «Догоните, девушки-красавицы, догоните». Увлечётся такой игрой и не заметит, как со всего размаху в сосновый бор влетит. Там шутки плохи. Стоят корабельные сосны на волжских берегах как братья родные, плечо к плечу. Им не то, что ветер, ураган не страшен. Как начнут они нахала метелить своим кронами, только гул по верху пойдет. Это тебе не подолы осинам задирать, не у берёз платки из рук вырывать! Пару раз прокрутит сосновый бор забияку по своему кругу, надаёт тумаков, не сильно, но увесисто, для порядку больше, да и выбросит на какую-нибудь просеку. Отряхнётся задира, подскочит уязвлённый, руки в боки, ан красоту свою показывать не перед кем. Один ольшанник вокруг мелкорослый заходится едким смешком: «Видели мы тебя, видели, красавца, хи-хи-хи». Ветер опять в позу горделивую встает, шапку заламывает, а ольха как девчонка-недоросток опять свое : «хи-хи-хи». Ну не будешь же с мелкотней связываться! Помчится наш молодец куда глаза глядят, пока об волжский откос не ударится и не угомонится. Под обрыв заползёт, сил до следующего раза набираться. А потом всё сначала!

Солнце тем временем ещё одну попытку предприняло. Мобилизовало свою силушку и пронзило туман. Тот даже неожиданно вздрогнул, винтом заклубился. Возмутился, значит. Но его время ушло. Лучи стали настырнее, уже не в одиночку, а веером, ослепительно-золотистым пошли в наступление на этого ночного монстра. Тут и Волга встрепенулась, заискрилась синевой, солнце голубыми брызгами обдала. Обрадовалась, что её от этого ночного тирана освободили. И монстр отступил, медленно, нехотя, но начал отползать в спасительную тень берегов.

Там он отсидится, чтобы опять к вечеру выбраться, распустить свои щупальца, обволочь Волгу, до самого утра получить её в свою власть.

Вот и Медведица. Приток Волги. Пропустить впадение Медведицы в Волгу невозможно. Она не впадает как маленькая лесная речушка. Нет, она выкатывается из мощного ельника, густо поросшего на её берегах и как-то крутолобо, упрямо, под прямым углом напирает на Волгу. Ну Медведица, она и есть Медведица. Такую не назовёшь белочкой или лисичкой. Колор не тот, стать другая. Даже Волгу, и ту на мгновение оторопь охватывает, когда такой вал в бок вливается. Ельник со своей хозяйкой расставаться не спешит. Вываливается всей дремучей ватагой на волжский берег, бежит по течению какое-то время. Не увидев знакомой реки, замедляет свою прыть и сходит на нет, уступая место разнолесью.

Повернув в русло, сразу же почувствовали, что река хоть и равнинная, но лесная, с норовом. Вода у берегов черная, прозрачная. Много заводей, для рыбы раздолье. Еловым лапам тесно на берегу, так они над водой тянутся. Под такой лапищей не только зверье мелкое всяческое спрячется, лось потребуется - схоронится.

Осень догуливала остатки бабьего лета. Бабье лето и не сопротивлялось надвигающимся холодам. Солнце уже не претендовало на внимание, было неярким и застенчивым. Тяжелые облака пока ему благоволили и не застилали его окончательно, но всё чаще и чаще бросали на осеннее светило свою тень. Медведица по-осеннему посинела. Ветер выстилал её поверхность ковром из осенних и берёзовых листьев, который, медленно колыхаясь, плыл по волнам реки. Раздетые осины и берёзы с сожалением следили за своим уплывающим нарядом с берегов и стыдливо жались раздетыми стволами друг к дружке. Так вот и будут теперь звенеть на ветру тонкими ветвями пока мать-природа не сжалится над раздетыми, и не набросит на них толстые снеговые шубы. До этого их плоть вымочат беспощадные серые осенние дожди, прихватит первым морозом.

Морозец, как добрый молодец, изо всех сил будут стараться взбодрить поникших красавиц. Он покроет их тонкие ветви тончайшим слоем льда. Они будут блестеть под остатками солнца, как выкованные из серебра нити. Но нет одного в них, как бы ни старался лихач-мороз приукрасить их, это тяги к жизни. Нет уже сил у берёз и осин распрямить свои пригнувшиеся от ветров станы, распустить волосы ветвей, когда-то украшенные копною листьев. Все это в прошлом. Покрутится возле засыпающих красавиц задира-мороз, покрутится, да и махнёт на них рукой. Займётся более серьёзным делом, чем украшать красавиц. Вон река несёт свои воды. Забыла суровая Медведица, что природа засыпать должна. Пробует на Медведице свои силы мороз, но жидковат ещё будет супротив такой заматерелой красавицы выступать. Легко ломает величественная Медведица ещё слабенькие заструги тонкого прозрачного льда. Потянется утром река, выгнет спину, и хрустнули сереб-рянные оковки, которыми ещё юный морозец всю ночь пытался заковать реку. «Дзинь, дзинь» - и рассыпались ледяные кандалы. Река спросонья и не поймёт, что это с её покрывал скатилось. Потом разберётся в чём дело, потемнеет и пойдет бурунами гулять. Гневается, значит. Не привыкла наша красавица к вольностям подобным. Сурово сводит брови к переносице. Одним движением руки легко отгоняет настырного ухажера от себя. Но время своё возьмёт, и всё реже ей хочется буянить по утрам, темнеть по пустякам. Да и мороз из легкомысленного паренька превращается в статного мужика, с которым особенно не поспоришь. Обнимет ночью, так утром его ручищи запросто не сбросишь. Да и не хочется уже, привыкает красавица к силе, покоряется ей. И вот уже скована Медведица вдоль берегов серебряными обручальными кольцами, только стрежень реки ещё дымится, темнеет. Прозрачные лёгкие ледышки со звоном разлетаются от волнения. Вздохнет река полной грудью, хватанёт уже морозного воздуха, который колом в груди встанет, да и скажет себе: «Не дури», и покорится морозу. А тот самодовольно усы подкрутит и быстренько окрутит красавицу. Так и застынет она серебристой лентой, пока метели не закроют её снежным покрывалом. Но всё это будет потом. А пока с берегов доносился жалобный звон гнущихся под напором ветра серебристых стволов осин, да упёртый ельник тянул свои лапы над берегом. Всех приветит и укроет еловый лес. Мало того, что еловые лапы в диаметре метров пять землю закрывают, так ещё снег насыплет. Где место для зимовки лучше сыскать. Вот и потянется туда зверьё. Да что там мелочь лесная! Лось, и тот любитель забраться под нижние лапы ели и лежку там устроить. Бояться нечего. Снега столько навалит, что волки не пройдут, увязнут.

Зимой время останавливается. Ветер гуляет где-то поверху. Пытается раскачать великанов. Но куда ему. Мало каши ел. Даже снег не сбросит его порыв. Разве что белки промчатся рыжими молниями по верхам. Этакие девицы похихешницы. Вот те в рез-востях могут шишками покидаться. Им лесные мыши спасибо скажут. На заснеженных лапах снегири, как яблоки на снегу разбросаны. Вольно сидят, никого не пугаются. Да и кого бояться в ельнике? Кто туда, в такую глухомань забредёт?

Это уже не лиственный лес, не березнячок, хихиньки хаханьки, даже сосняк в редкость. И не «ельничек-осинничек», а мощные, обросшие лишайными бородами ели. Седых кондовых старцев напоминают. Пусто, тихо в таких лесах. Ель шума не любит. Да и кто заберётся туда, если солнечный свет до земли не доходит. Где-то в середине гаснет. Потому и чисто в еловом лесу, сорной травы и кустарника нет. Летом туда ни заяц, ни лиса не пойдет. Зачем? Столько солнечных полян в лесу, а тут этот еловый полумрак. Бррр.

«Здесь русский дух, здесь Русью пахнет», приходит тебе на ум, когда проходишь эти дремучие места. Мы тихонько ползём по судовому ходу, берега меняются. Вот только что еловый лес по берегу шёл. Кондовый такой, прочный, солидный. Возле него и Волга текла тише, вроде как окрика боялась, свекра грозного. Вот березняк потянулся. Совсем другое дело, даже берег заискрился. Осень ещё ранняя, листья охальник-ветер не посрывал, так что прятаться не надо. Берёзки на берег дружной толпой выбежали, а когда их много, то никто им не страшен. Да и Волга берёзкам не мачеха, сама заискрилась, глядя на них, молодость вспомнила.

Свинцово-серая вода тугими кольцами выбивалась из-под кормы катера, чтобы дальше на просторе развернуться пушистыми, белопенными усами. Я сижу на корме и с трудом отхожу от лесных чар. Позади остался лесной берег. Вот уже видны только островерхие шлемы елей-исполинов, да сверкают в лучах солнца дворцы сосновых боров. Скажете, кончилась сказка. Нет, ошибаетесь, это только пе-релистнулась страница, страница огромной, загадочной книги. Книги под названием «Сказка русского леса».

Санкт-Петербург

( вернуться к содержанию номера )