Екатерина САФРОНОВА, Полина ГРОМОВА: ЖИВОЙ ПОЭТ НИКОЛАЙ ГУМИЛЁВ
Екатерина САФРОНОВА,
Полина ГРОМОВА
ЖИВОЙ ПОЭТ НИКОЛАЙ ГУМИЛЁВ
Он
был поэтом. Всю свою жизнь он мечтал о том, чтоб его любили. Он получил короткую
прижизненную славу и более шестидесяти лет забвения после смерти. Немногие читали
его тайно. Вокруг его имени сплетались мифы. И вот сейчас, на рубеже веков,
как и тогда, воздух эпохи наполнился рыцарством, бунтарством и тоской о нездешнем.
И перед нами вновь возник его образ. В начале XXI века он вновь, как и в начале
ХХ, стал властителем дум. Казалось бы, вот она, справедливость, – сбылась мечта
поэта “будить повсюду обожание”, но у этой медали есть и обратная сторона. С
тем же усердием, с каким раньше старались уничтожить любое напоминание о нём,
теперь начинают создавать его хрестоматийный образ, навязывать какие-то стандарты,
наклеивать ярлыки. Может быть, так проще, но ведь он – живой, да и просто не
хочется, чтобы в нашей “галерее поэтов” стало одной гипсовой фигурой больше.
Так какой же он, русский поэт Николай Гумилёв, основатель
акмеизма, воин и путешественник?
Мы попытаемся опровергнуть самые распространённые
мифы о нём и показать его с иной стороны.
Многие считали его некрасивым: узкое вытянутое лицо, чуть косящие
глаза, бледные губы. Но в то же время жена его брата Дмитрия отмечала, что у
Гумилёва была какая-то особенная, полуироничная и по-юношески нежная улыбка.
Все его современники упоминали о стройной высокой фигуре и необыкновенно красивых
белых руках с длинными музыкальными пальцами. Ну а женщины, которые были в него
влюблены, признавались, что после продолжительного взгляда в его косые глаза
они забывали о его некрасивости и оставались очарованными и почти загипнотизированными.
Ольга Гильдебрандт-Арбенина вспоминает, что не могла ни есть,
ни спать спокойно после встречи с Гумилёвым. “Со мной происходили странные вещи,
просто какое-то колдовство. Я была как в лихорадке. По ночам меня выбрасывало
из кровати”.
Николай Степанович, как и большинство поэтов, влюбляться начал
рано и быстро прослыл донжуаном. Считая себя непривлекательным, он тем более
бравировал, преувеличивал, позировал и, надо признаться, имел успех. Его врагам
это давало пищу для скверных шуток, для злословия за спиной. Но было бы ошибкой
считать, что героем он не был, что целиком себя выдумал. Его донжуанство было
из задора, из желания свою робкую, нежную, впечатлительную натуру сломать. Ещё
с детства он привык воспитывать в себе те качества, которых ему не хватало.
Ведь он был довольно замкнутым и застенчивым “колдовским ребёнком”.
Дерево да рыжая собака –
вот кого он взял себе в друзья.
С юных лет Гумилёв от людей бежал, спасался, хотя внешне казался весёлым и
общительным, заводилой и лидером в детских играх. Внутренне он страдал, как
будто чувствовал себя чужим в современной ему жизни. Много лет спустя поэт скажет
о себе: “Иногда мне снится, что я в одной их прежних жизней владел и мечом,
и песней. Талант не всегда дар, часто и воспоминание. Неясное, смутное, нечёткое”.
В.Немирович-Данченко писал о Николае Степановиче: “Он опоздал
родиться лет на 400! Он был бы на своём месте в Средние века. Там он пытал бы
свои силы со сказочными гигантами, преодолевал неведомые моря”. И правда, многое
роднило Гумилёва с поэтами Средневековья: и рыцарское преклонение перед женщиной,
и почитание астрологов, и вера в заклинательную силу амулетов. Но всё это он
удивительным образом сочетал с глубокой религиозностью, которую воспитала в
нём мать. Позже поэт Голлербах отметит в нём эту смесь экзотики и православия:
Не знаю, кто ты – набожный эстет
Или дикарь, в пиджак переодетый?
Разумеется, сырые и серые дни севера были тесны для Гумилёва.
Не потому ли его так пленяла “Муза Дальних Странствий”?
“Ему всегда было 16 лет, он был дитя и мудрец”, – вспоминает
Николай Оцуп, друг и ученик Николая Степановича. И верно: “Все мы в 16 лет знаем,
что любовь, смерть и стихи – самое увлекательное, что есть на свете, а потом
забываем. Мелочи повседневной жизни вытесняют из наших душ эти “романтические
цветы”. Он – не забыл. Не забывал никогда. Ещё гимназистом переехав в Тифлис,
он пылко полюбил Кавказ и его “диких” обитателей. Там же было опубликовано первое
стихотворение Коли Гумилёва “Я в лес бежал из городов”. Впрочем, сам поэт судил
себя очень строго и предпочитал не вспоминать о своих ранних стихотворениях,
считая их слабыми.
Да, как любой человек искусства, он жаждал славы и признания,
но, взрослея, понимал, что слава должна быть заслуженной и что не всякая слава
хороша. В стихотворении “Память” он напишет о “том” себе:
Он совсем не нравился мне. Это
Он хотел стать Богом и царём.
Он повесил вывеску поэта
Над дверьми в мой молчаливый дом.
И далее о “новом” себе:
Я люблю избранника свободы,
Мореплавателя и стрелка,
Ах, ему так звонко пели воды
И завидовали облака!
Первое своё путешествие в Африку Коля Гумилёв совершил втайне
от родителей, на сэкономленные деньги, затем ездил уже официально, с научной
экспедицией, полностью экипированной, охотился на львов и носорогов, привёз
бесценные экспонаты для этнографического музея. И, конечно же, его переживания
не могли не отразиться в стихотворениях. “Африканские” стихи почти все написаны
анапестом – восторженные, вдохновенные, увлекательные.
Многие современники высмеивали эту любовь к экзотике, называли
его “изысканным жирафом”. Но Гумилёв доказал, что, в отличие от экзотики декадентов,
которая ограничивалась кабинетными путешествиями в историю и географию народов,
его экзотика – подлинная, полная опасностей и сильных ощущений. Как истинный
поэт, он был универсален, вникал в саму суть культур и других народов. Он показывал,
что Россия, уже влюблённая в Кавказ и Крым, может понять и полюбить природу,
ей самой не свойственную.
Нередко называли Гумилёва и “заграничной штучкой”. На самом же
деле Николай Степанович как глубоко национальный поэт просто расширил географические
границы русских песен. Многие видели в этом повод для насмешек, но когда настали
страшные годы войны, он один из немногих поэтов ушёл добровольцем на фронт.
Сражался, получил за отвагу два Георгиевских креста. И не изменил своему поэтическому
призванию. В 1916 г. написана великолепная драма в стихах “Гондла”, множество
“военных стихотворений”, в которых автор предстаёт духовно повзрослевшим и преобразившимся.
От юношеского задора и легкомысленной уверенности, что “людская кровь не святее
изумрудного сока трав” поэт приходит к пониманию войны как неизбежного священного
долга.
И воистину светло и свято
Дело величавое войны.
Серафимы, ясны и крылаты,
За плечами воинов видны.
( продолжение статьи читайте в журнале
)
Николай ГУМИЛЁВ
* * *
Пять коней подарил мне мой друг Люцифер
И одно золотое с рубином кольцо,
Чтобы мог я спускаться в глубины пещер
И увидеть небес молодое лицо.
Кони фыркали, били копытом, маня
Понестись на широком пространстве земном,
И я верил, что солнце зажглось для меня,
Просияв, как рубин, на кольце золотом.
Много звёздных ночей, много огненных дней
Я скитался, не зная скитанью конца.
Я смеялся порывам могучих коней
И игре моего золотого кольца.
Там, на высях сознанья, – безумье и снег,
Но коней я ударил свистящим бичом.
Я на выси сознанья направил их бег,
Я увидел там деву с печальным лицом.
В тихом голосе слышались звоны струны,
В странном взоре сливался с ответом вопрос,
И я отдал кольцо этой деве луны
За неверный оттенок разбросанных кос.
И, смеясь надо мной, презирая меня,
Люцифер распахнул мне ворота во тьму.
Люцифер подарил мне шестого коня –
И Отчаянье было названье ему.
КРЫСА
Вздрагивает огонёк лампадки,
В полутёмной детской тихо, жутко.
В кружевной и розовой кроватке
Притаилась робкая малютка.
Что там? Будто кашель домового?
Там живёт он, маленький и лысый...
Горе! Из-за шкафа платяного
Медленно выходит злая крыса.
В красноватом отблеске лампадки
Поводя колючими усами,
Смотрит, есть ли девочка в кроватке,
Девочка с огромными глазами.
«Мама, мама!» – Но у мамы гости,
В кухне хохот няни Василисы.
И горят от радости и злости,
Словно уголёчки, глазки крысы.
Страшно ждать, но встать ещё страшнее.
Где он, где он, ангел светлокрылый?
«Милый ангел, приходи скорее,
Защити от крысы и помилуй!»
* * *
Это было не раз, это будет не раз
В нашей битве глухой и упорной:
Как всегда, от меня ты теперь отреклась,
Завтра, знаю, вернёшься покорной.
Но зато не дивись, мой враждующий друг,
Враг мой, схваченный тёмной любовью,
Если стоны любви будут стонами мук,
Поцелуи – окрашены кровью.
МОЛИТВА
Солнце свирепое, солнце грозящее,
Бога, в пространствах идущего,
Лицо сумасшедшее.
Солнце, сожги настоящее
Во имя грядущего,
Но помилуй прошедшее!
НАСТУПЛЕНИЕ
Та страна, что могла быть раем,
Стала логовищем огня.
Мы четвёртый день наступаем,
Мы не ели четыре дня.
Но не надо яства земного
В этот страшный и светлый час,
Оттого, что Господне слово
Лучше хлеба питает нас.
И залитые кровью недели
Ослепительны и легки.
Надо мною рвутся шрапнели,
Птиц быстрее взлетают клинки.
Я кричу, и мой голос дикий,
Это медь ударяет в медь.
Я, носитель мысли великой,
Не могу, не могу умереть!
Словно молоты громовые
Или воды гневных морей,
Золотое сердце России
Мерно бьётся в груди моей.
И так сладко рядить Победу,
Словно девушку в жемчуга,
Проходя по дымному следу
Отступающего врага.