журнал писателей России

Виктор ТИХОМИРОВ-ТИХВИНСКИЙ

ЛЮБОМИР

Сразу оговорюсь: далеко не всем придутся по вкусу рассказы Виктора Тихомирова. Это очень жёсткая, порой жестокая проза. Безработные, бомжи, алкоголики – вот основные типажи, представленные в рассказах.

Прозу Виктора Тихомирова я бы назвал “физиологической”. Не в том смысле, что он исследует “устройство” человека, а в том, что он подробно (иногда излишне подробно), в деталях описывает не всегда замечаемый нами мир людей “дна”, населяющих некий провинциальный город. Описывает дотошно, скрупулёзно, что называется, “на грани фола”, так что даже верить иногда не хочется, что подобное бывает. Однако выйдешь во двор, увидишь живых (ещё живых!) людей, с головами залезающих в помойки в поисках то ли чего-то съестного, то ли недоношенных штанов, то ли пустых бутылок, услышишь карканье ворон, кружащихся над этими “золотопромышленниками”, кои отнимают хлеб насущный у ворон, и начинаешь понимать, что это не Виктор Тихомиров изощряется в сочинении “страшилок”, но наша действительность (в особенности провинциальная, не видная из сытых столиц) заставляет писателя обратиться к столь непотребной жизни, к литературному жанру, вроде бы давно канувшему в Лету.

Увы, все эти Машки, Пашки, Гришки – не пришельцы с неведомой планеты, по сути наши современники, доживающие свой срок – именно срок – рядом с нами. Разумеется, многие из них при желании и некоторых усилиях могли бы, наверное, найти более достойное занятие и место в жизни, соответствующее званию человека, но!..

Повторяю, Виктор Тихомиров в своих рассказах представляет нам провинцию, где не так-то просто найти работу даже молодому человеку, не говоря о людях пожилых, потерявших прежнее рабочее место. Да ведь и слаб человек, слаб и подвержен порокам, которых мы не замечаем, покуда человек стоит на ногах, и которые бросаются в глаза, едва он споткнётся. А кушать всем хочется…

Автору можно поставить в упрёк, что он сгущает краски, обвинить его в том, что “однобок” в своих писаниях, снисходителен к порокам, вместо того, чтобы обличать их. Но писатель – не прокурор, не судья и даже не народный или присяжный заседатель. Писатель, если он настоящий писатель, скорее защитник. Защита человека, его элементарных прав на труд, на крышу над головой, на жизнь в конце концов есть не привилегия защитника, но долг, обязанность. Виктор Тихомиров, в меру своего дарования, в меру своего писательского таланта, которым Бог не обделил его, исполняет долг защитника смело и честно, как велит ему совесть, как испокон веку было на Руси. Ибо доброта, сочувствие, милосердие – это черты характера русского человека.

Евгений КУТУЗОВ

В подвале было сыро, пахло плесенью, кошками и Бог знает чем ещё. Во всю длину подвала тянулись трубы теплотрассы. Кое-где на них валялись груды тряпья, оставленные прошлогодними “зимовщиками”.

Любомир оглядывал своё новое жилище.

Голод не тётка, а холод не брат. Именно холод загнал Любомира в этот подвал, тёмные углы которого он внимательно изучал. Впрочем, ничего неожиданного он не обнаружил. Подвал как подвал. Таких подвалов он перевидал десятки, если не сотни. Соседи – кошачье племя – агрессии не проявляли, но поглядывали на Любомира с опаской. Почти все они были ухоженные, иные с ошейниками от блох, скорее домашние, чем бродячие. Вырвались из тёплых квартир, чтобы насладиться хотя бы временной свободой. Любомир немножко расстроился. Он прекрасно понимал: потеряйся чья-нибудь кошка, и хозяева спросят за пропажу с него. Так уже бывало. Поэтому Любомир за целостность и здоровье своих соседей по подвалу переживал едва ли не больше, чем за себя.

Вообще-то ему, бомжу со стажем, ни разу не довелось отведать кошатины. В самое голодное время, когда не удавалось на помойках отыскать даже корки хлеба, и тогда мысль об этом не приходила в голову. Ведь помереть от голода всё равно не дадут. Обойдёшь десяток-другой квартир, в одной-то обязательно хоть кусок хлеба, но подадут. Люди в большинстве своём добрые, участливые, и не их вина, что многие сами едва концы с концами сводят. Так что только ленивый и слишком уж гордый может умереть голодной смертью в городе, где десятки тысяч живых людей. А Любомир – человек трудолюбивый и гордыня его не заедает. Какая досталась судьба, с такой и живи, –считает он. А к чужой примериваться – пустыми мечтами голову забивать и душу травить…

По ночам Любомир старается не выходить на улицу, добывает себе пропитание ранним утром, когда конкуренты – такие же бомжи, как и он, – отсыпаются с похмелья в подвалах и на чердаках. Он вообще избегает людей. Тело его точно географическая карта – всё в шрамах и ссадинах от побоев. А били его за дело и просто так, скуки ради. Били конкуренты, друзья-приятели, а то и случайные прохожие. Любомир привык к этому, да и боли давно не чувствовал.

* * *

Однажды Любомиру повезло, удалось пристроиться в ночлежку. Какая-никакая, пусть без простыней и наволочек, но настоящая кровать была в его распоряжении. Он глазам своим не верил. Гладил старый бугристый матрац и тихо плакал от счастья.

– Здорово нам повезло, батя, – говорил сосед, молодой казах по имени Мамбек. – Кормят два раза в день.

Мамбек отсидел семь лет в тюрьме. Вернулся из заключения полгода назад. Пришёл домой, а там чужие люди живут. Продана квартира.

– Пока сидел, мать с отцом умерли, – рассказывал Мамбек. – За три дня до смерти мамка продала квартиру. Нечисто это, нечисто… Найду гадов, поубиваю! Мне теперь всё равно.

Любомир вздыхал горько, но молчал. Что он мог сказать, если его положение и того хуже, страшнее.

Другой сосед, Георгий, два года назад решил сам продать свою большую квартиру. Дал объявление. Пришли почтенные господа, которых никак нельзя было заподозрить в мошенничестве. Осмотрели квартиру, поторговались, как положено, но в конце концов сошлись в цене, ударили по рукам. Георгий подписал кучу бумаг. С тех пор и мается без квартиры и без денег. По вечерам он писал жалобы в прокуратуру, в редакции газет, в милицию. И вот однажды ему принесли письмо.

– Наконец-то! – обрадовался Георгий. – В прокуратуру вызывают. Нашли, значит, мошенников.

Надел он лучшую свою рубаху, тщательно побрился, помылся и ушёл. Больше его никто не видел. По этому поводу много разных толков было. Большинство жителей ночлежки склонялись к тому, что Георгий ничего не добился, плюнул на всё и вернулся в подвал. Как говорится, сколько волка ни корми…

– Хоть бы попрощаться зашёл, – говорил Мамбек.

Любомир молчал, а сам был уверен, что Георгия убили. И письмо наверняка было “липовое”. Выследили, узнав, что повсюду жалобы рассылает, и прикончили. Да и Мамбек думал так же, но делал вид, что Георгий просто не захотел возвращаться в ночлежку. А сам притих, словно сгорбился, и уже не грозился найти и наказать своих обидчиков…

Первые дни, когда Любомир поселился в ночлежке, его расспрашивали, как он-то оказался здесь; человек старый, спокойный – он как-то не очень вписывался в этот полукриминальный мир дна. Однако Любомир отмалчивался или отделывался пустыми словами. Не повезло, дескать, как и другим. Был он на самом деле не так и стар – просто в свои пятьдесят семь выглядел стариком. Годы скитаний по чердакам и подвалам сделали своё дело: лицо его словно обуглилось, глаза провалились в глазницы, а сильные некогда руки висели, как плети. Люди жалели его, подавали охотно, особенно если он просил у церкви. Только избранные нищие могли стоять у церкви. Любомира почти вежливо попросили уйти раз, попросили другой. Потом прямо за церковью какие-то молодые мужики избили его цепями, разрисовав тело цветными картинками. Тогда он стал просить милостыню у магазинов, столовых, где придётся, но денег хватало только на хлеб. Иногда он заходил в церковь помолиться за сынка своего Вовушку, за его здоровье. Ставил свечку за упокой души жены Настюши, вытирал слёзы потёртым рукавом куртки и под недовольные взгляды прихожан незаметно уходил. В такие дни Любомир не просил милостыню. Забравшись в самый дальний угол подвала, вспоминал прошлую жизнь, когда была жива любимая жена.

Красавица Настя вошла в его жизнь стремительно. Сыграли свадьбу, квартиру однокомнатную получили от завода, где она работала. Обзавелись кое-каким имуществом, телевизор в кредит оформили. В общем, жизнь начали как люди. В той жизни Любомира вовсе не Любомиром звали, а Николаем. Работал он сталеваром на заводе и зарабатывал хорошо.

Однажды пришёл со смены домой, а Настюша встречает его радостная, аж светится вся.

– Коленька, – говорит, – у нас маленький будет!

И поселилось в доме такое счастье, что не верилось даже. Николай припадал ухом к животу Настюши – ребёночка слушал. А тот будто чувствовал – и ножкой, ножкой папку в лицо ударял…

– Сыночка хочу, – говорил Николай. – Наследник мне нужен.

Жена не возражала – сыночка так сыночка.

Родился Вовушка недоношенным, всего полтора килограмма весом. Николай извёлся весь, пока Настюша в роддоме лежала.

– Не волнуйся, папаша, – успокаивала его доктор. – Не первый такой. Выходим, жив будет и здоров.

Почти три месяца пролежала жена в роддоме, и каждый день приходил Николай под окна.

– Смотрите, какого богатыря отдаём! – сказала молоденькая сестричка, передавая ему драгоценный свёрток. – Вылитый папка!

Дрожащими руками держал Николай сыночка, бережно прижимая к себе. В окно стучала черемуха, белой вьюгой взметнувшись между домами, словно просилась, чтобы и её пустили взглянуть на людское счастье. А Николай, обалдевший от счастья, был готов обнять и расцеловать весь окружающий его мир…

Появление первенца круто изменило жизнь Васильевых. Тишина и покой наступали в доме только тогда, когда засыпал Вовушка. По ночам он плохо спал, так что на работу Николай приходил уставший. Но это было ничто по сравнению с тем, что рос наследник, мужчина, и Николай не мог налюбоваться на него.

Первый шаг сын сделал в десять месяцев. Николай и Настюша оторопели от неожиданности. Вовушка стоял у дивана, держась за стул, а потом отпустил ручку, покачнулся и пошёл. С того дня он стал изучать квартиру, забирался во все углы, набивал шишки на лбу и плакал. Николай подхватывал его на руки и хохотал от счастья.

Ясли, детский сад, школа… Как-то быстро сын перерос и мать, и отца. Подолгу где-то отсутствовал, приходил нервный, замкнутый, на расспросы, где был, отмалчивался, а бывало, что и грубил. Возраст такой, что ж поделаешь. А второго ребёнка Бог им не дал, хотя они-то мечтали о дочке…

г. Тихвин

( продолжение читайте в журнале )

( вернуться к содержанию номера )