журнал писателей России

Юрий ДЕТКОВ

ЧЕЛОВЕК ЛЕТАЮЩИЙ

Старая нищенка Манефа спешила в пасхальное утро занять выгодное местечко на паперти. Путь неблизкий из соседней деревни. Но уже и церковь наплывала белым невесомым облаком, и свечным пламенем горели на солнце маковки с крестами.

– Спаси и помилуй мя, Господи!

Манефа истово закрестилась и тряхнула пустой котомкой. “Будет сегодня добыток! В пасху все щедры”. Она бодро зашлёпала лаптями по пыльной дороге. “Однако вон уже и дым печной не густ... Добрые-то люди, поди, давно все дела сделали да и к заутрене тронулись. Теперь не то что на паперти, а и сбоку приткнуться не дадут...”

Манефа почти миновала высокую звонницу, когда с неё на всю округу вдруг басовито грымнул большой колокол. Манефа испуганно прянула в сторону.

На выступе стрельчатого проема звонницы, где раскачивался колокол в гуле бронзовой дрожи, стоял ангел в белых одеждах и взмахивал огромными прозрачными крыльями.

Нищенка хотела сотворить молитву и не смогла. Тогда Манефа упала на колени и протянула руки к чуду явленному. Заколыхалась скученная на паперти толпа народа.

Ворота церкви отворились. Оттуда выбежали дьяки и показался встревоженный преждевременным рокотом колокола священник, отец Никодим. И тут Манефа увидела, как слетел со звонницы ангел. Он пронёсся над самой её головой. Обеспамятевшая от страха и радости нищенка узрела широкий разлёт крыл, услышала их трепет. Потом раздался глухой удар. Манефа оборотилась и увидела ангела поверженного. Он будто укрылся одним крылом, другое стояло торчком и слегка покачивалось.

Манефа придвинулась к нему на коленях с намерением приложиться поцелуем к ногам ангела. Но тут её грешную душу одолело сомнение. Торчащие из-под крыла ноги были обуты в прохудившиеся лапти. А сами крылья сделаны из гибких ивовых прутьев, на которые натянута тонкая кожа. Нищенка боязливо дотронулась до крыла и приподняла его. Страшный бородатый человек судорожно дергался в пыли дороги, и кровь пенилась на его губах.

Прибежавшие дьяки опознали в павшем местного кузнеца Прокла. Кто-то из них брызнул на кузнеца святой водицей. Прокл медленно разлепил веки. Над ним склонился поп и закричал, размахивая широкими рукавами ризы:

– Удумал бесовские игрища учинять в святой день? Но гнев Божий...

– Тяжёл я... – прошептал Прокл, – не держат мя крылья...

– Нет, злоначинатель! – загремел священник. – Тяжко беремя грехов твоих!

Он снял с шеи крест с накладным распятием и замахал им над головой кузнеца.

– Молись, Прокл! Проси прощения у Господа за учинённую дерзость свою. В душу вшедшую всяку мракоту греховную отгони. Иначе душа твоя предастся огню неугасимому...

Кузнец приподнял голову. Выкатил синие глаза. Хотел что-то сказать, но грудь его содрогнулась, изо рта вылилась кровь и окрасила бороду. Потом губы его задвигались, и отец Никодим наклонился к кузнецу, чтобы расслышать слова.

– Тяжёл я, – шептал Прокл, – а Онфимка-звонарь полетел бы...

– Тьфу, сатана! – откачнулся поп. Голова Прокла свесилась. Отец Никодим схватил его за волосы и повернул лицом к кресту.

– Зри святой крест, Прокл, и проси!.. – закричал он и осёкся.

Синь глаз кузнеца быстро светлела, и обнажились белые зубы в смертной улыбке.

Прокла похоронили за оградой погоста на пустыре. Бесовские крылья сожгли. Когда запылал жаркий костёр, Онфим, подручный звонаря, не выдержал, схватил одно крыло и бросился бежать. Крыло парусило, вырывалось из рук. Потом неожиданно задралось кверху и задержало бег Онфима. Отрок упал, и его изловили. Крыло всё же сожгли, а Онфима выпороли.

Третьего дни перед пасхальным молебствием кузнец по имени Прокл, изготовивши бесовские крылья, стал летать над святым храмом Господним, сподобившись ангелу небесному, и били загодя колокола. Но протянулась рука Божья с небеси и, ухвативши за крылья, повергла кузнеца оземь. Перед кончиной богохульствовал Прокл и умер, не приняв причастия. Погребен за оградой погоста, и могила его утоптана вровень с землей. Бесовские крылья предали огню и прах их развеяли.

(Из монастырского Отечника)

Онфим часто забегал в кузню Прокла. С рассвета до вечерней зари клокотал в горне огонь. Раздавались на всю округу певучие звоны молота. Кузнец Прокл в надетом на голую грудь кожаном фартуке умело ладил плуги, подковывал коней. И часто деревенский многодетный мужичок, обняв шею своего одра, охромевшего в самое пахотное время, с мольбой и надеждой смотрел на кузнеца, когда тот прилаживал на треснувшее копыто железную скобу. Лошадь шаталась от ударов по копыту. Беспокойно вскидывала голову, испуганно всхрапывала. Потом недоверчиво опиралась на ногу. По-лошадиному спокойно удивлялась отсутствию боли.

Любо было Онфиму сердить Огневика в кузнечном горне. Когда звонарь начинал дёргать ручки старых мехов, сипло поющий Огневик приходил в неистовство и принимался грозно реветь. Затея проходила не без пользы для дела. Калилась добела железная поковка. Тяжко бухал по ней молот кузнеца, и стреляла звёздами окалина во все стороны. Под смуглой кожей рук Прокла словно шары перекатывались. Тщедушный Онфим дивился могучей силе кузнеца. Спрашивал, встречал ли тот людей сильнее себя. Прокл добродушно усмехался, поправлял кожаный ремешок на голове, стягивающий витые в кольца волосы. Отвечал неспешно:

– Сильнее не встречал, а вот ловчее были.

Однажды Онфим, придя к кузнице, застал Прокла погрузившимся в глубокую задумчивость. На огромной ладони его сидел стриж с раскинутыми серповидными крыльями.

– Глянь, Онфиме, какая птичка махонькая, а крыла большие имеет. Оттого и летает, аки дух Божий... День-деньской в небе. Он, должно быть, и спит на лету. С такими крылами ему, вишь, ни с земли, ни с руки не подняться, обязательно с какой-нибудь приступочки...

Прокл наклонил ладонь. Стриж стал соскальзывать с неё, хотя и пытался вцепиться коготками в заскорузлую от мозолей кожу. Потом неожиданно взмахнул крыльями и взвился в воздух, истаяв в сияющем свете. Лишь осыпался сверху тихий шорох его крыльев. Кузнец счастливо рассмеялся.

– Вишь как?.. А вот ворона потяжельше и другую повадку в полёте имеет. В вороне чуть боле фунта весу, а крылья с мою ладонь, – Прокл лукаво взглянул на юношу, – вот и прикинь, каки мне махалки для лёту нужны, коли во мне около шести пудов?

– Что ты, окстись! – замахал руками подручный звонаря. – Колдовством заниматься удумал? А Бог?.. Ведь грех великой!..

Прокл тяжело задумался. Потом упрямая складка сдвинула его лохматые брови.

– Э-э, ладно... Летать хочу... пусть даже как ворона.

Летом они уже вдвоем делали заготовки для будущих крыльев. Прокл достал выделанной под пергамент кожи. Но её оказалось мало, чтобы закрыть всю площадь крыльев. Тогда умельцы додумались снимать в лесу тонкую кору берёз. Сшивали её смолёной дратвой в большие куски. Зимой, когда работы у кузнеца немного поубавилось, стали тайно изготовлять крылья. Кожу и бересту натягивали на гнутую из ивовых прутьев раму. Для крепости её Прокл выковал длинный тонкий прут из железа. На две поперечные распорки рамы укрепили широкие кожаные петли для рук.

Нетерпение гнало их. Мартовским вечером, когда во многих избах зажглись вставленные в светец лучины, Прокл совершил пробный полёт с крыши своей кузни. Онфим взвизгнул от страха, смешанного с восторгом, когда огромная тень, похожая на чудовищную летучую мышь, скользнула с конька крыши. Потом узрел отрок, как свесились на лету ноги кузнеца, как зацепился он крылом за дерево и грянул оземь. Онфим подбежал к упавшему Проклу. Лицо его было в крови, но светилось радостной улыбкой.

( продолжение читайте в журнале )

( вернуться к содержанию номера )