журнал писателей России

Александр Александров-Каськинский

ПОРОСЁНОК

Самогон в деревне не продавали – как-то было не принято. Если и гнали, то только для своих надобностей, да и пьющих-то никого не было, одни старики, дети да бабы. Но заначку держали всегда – на случай возвращения с войны своих близких или шабровских (соседских). От посторонних глаз заначку прятали куда-нибудь подальше, чтобы в случае чего не нашли. Гнали самогон обычно под покровом ночи, в ненастную погоду, чтобы из трубы не было видно дыма. Громоздкий аппарат, завёрнутый в полог или дерюгу, тайно кочевал из дома в дом. К утру нужно было успеть замести все следы самогоноварения и уничтожить возможные запахи. Чтобы в течение ночи справиться с такой трудоёмкой работой, хозяйке помогал кто-нибудь из близких родственников, которым можно было довериться.

Но, несмотря на строжайшую конспирацию, не обходилось без курьёзных случаев. Именно такой случай произошёл с хуторской Дашкой. Кто-то из деревенских, видимо, кому она чем-то не угодила, донёс на Дашку в сельсовет, что в чулане у неё стоит целое ведро браги, приготовленной из картошки и ржаного солода, и что сегодня ночью она намеревается эту брагу перегнать в кумышку.

Но мир не без добрых людей. Дашку предупредили именно в тот момент, когда она уже готовила аппарат к запуску. Времени на раздумья не оставалось. И недолго думая – не пропадать же добру, – она отнесла эту брагу в сарай, где у неё был поросёнок, которого она к Рождеству намеревалась зарезать, и вылила содержимое в корыто, а сам аппарат спрятала в дальнем углу огорода, под снегом. И только успела она всё припрятать и залезть на печку, как к ней нагрянули с обыском. Но Дашка не была бы Дашкой, если бы она кого угодно не смогла направить по ложному следу, когда ей что-то угрожало. В чём в чём, а в душах людских она разбиралась прекрасно, и, пожалуй, в этом деле среди деревенских не было ей равных.

Дом у Дашки на ночь не запирался – воров в деревне не было, да и красть-то, собственно, было нечего. На дворе стояла непроглядная темень, когда в избу ввалилось, как она определила на слух, человека три, не меньше.

– Кто это там припёрся? – кряхтя и ворочаясь на печи, спросила Дашка.

– Слазий! – услышала она приказной голос Порфишки, председателя сельсовета. – И зажги какую-нибудь коптилку, если, конечно, таковая у тебя имеется.

– Ты больно-та не командуй, ишь, раскомандовался. Чай не дома. Вот дома у себя над своей бабой и командуй, – послышался с печи недовольный голос Дашки. – А коптилка, коли уж она тебе так понадобилась, у меня найдётся, почему её у меня не должно быть, штоль я хуже других?

Зевая и охая, Дашка неторопливо начала слезать с печи.

– Што ночью-та припёрся? Аль дня тебе мало? Да ешё, похоже, каких-то антихристов с собой приташил. Нончи керосин-та, чать, на дороге не валяется, чтобы зря его по ночам-та жечь да избу безо всякой надобности выстуживать, – не переставала ворчать Дашка на непрошенных гостей.

– Ну-ну, не больно язык распускай, – пригрозил председатель. – Это люди государственные, а никакие тебе не антихристы. Лучше меньше разговаривай, а быстрей зажигай коптилку, мне с тобой некогда антимонию разводить.

– Больно-та не нукай, – живо отозвалась Дашка, – ишь, разнукался! Пока ты меня ещё не запряг, чтобы нукать-та. Чё, аль к Фроське своей в постель торопишься? Так бы и сказал, я понятливая. Дык зачем же тогда ко мне-та припёрси посередь ночи? Спал бы себе под боком у своей бабы. А этих государственных людей я знаю – сами работать не хотят и другим мешают, вот и шастают от безделья по деревням. А коли тебе свет побыстрее надобен, мог бы и свою коптилку захватить, я тебе не летучая мышь, в темноте вижу плохо. Так что, коли уж припёрлись, стойте и ждите.

Оказавшись наконец на полу, Дашка босиком по холодным половицам прошла к красному углу, ощупью отыскала на полочке коробок спичек, затем снова вернулась к порогу, где стояли непрошенные гости, достала из печурки керосиновую коптилку и, чиркнув спичкой, долго поджигала фитилёк, пока он не разгорелся коптящим бледным пламенем. Слабый огонёк коптилки осветил избу и лица ночных охотников за кумышкой. Кроме председателя у порога стояли, молча переминаясь с ноги на ногу, ещё два не знакомых Дашке человека. “Похоже, те двое и есть представители из района, – подумала Дашка. – Ишь ты, какие важные! Оба, словно мыши на крупу, надулись. И как тут не надуться – такое важное государственное дело им подвернулось, аж ночами, бедненькие, не спят. Лучше бы в это время дома, около своих баб находились, может, пользы было бы от них больше”. На председателя она не обижалась.

Подняв повыше над головой коптилку, посмотрев на стоящих у порога трёх мужиков, Дашка сказала:

– Снегу-та, снегу-та, антихристы окаянные, сколько натащили! Вы что, не могли там, на крыльце голиком с валенок снег стряхнуть? Дров привезти – в сельсовете лошадь не выпросишь, а избу выстуживать все горазды, вас хлебом не корми, лишь бы бежать к кому-нибудь с обыском.

– Мы не к кому-нибудь, а конкретно к тебе пришли, – ответил за всех председатель, – а за оскорбление государственных людей можешь и в каталажку угодить.

– Не пужай, пужаны уже не раз, а лучше делом займись, по которому пришёл, да к Фроське побыстрее отправляйся, а то, может, она уже другого мужика ублажает, пока ты по ночам здесь с обысками шастаешь!

Когда коптилка разгорелась, председатель, довольно потирая ладони, сказал:

– Попахивает, сильно попахивает! – и, уже обращаясь к Дашке, спросил: – Ну и что ты на это скажешь, от чего такой запашок может быть?

– А что тут говорить-та, вона ведро в чулане стоит, от него, стало быть, и попахивает, – ответила на вопрос председателя Дашка.

– Очень хорошо, вот нам его и надо!

– Если уж оно вам так понадобилось, забирайте, – сказала Дашка. – Только обратно верните, а то брать-та вы все горазды, а как вертать дорогую вещь – память коротка.

– Вернём, вернём, обязательно вернём, – заверил Порфирий, – если, конечно, оно тебе понадобится, когда выйдешь из тюрьмы.

– А за какую же провинность, хочу я тебя спросить, председатель, ты хочешь меня туды упечь?

– А вот и посмотрим сейчас, за какую провинность. Ну-ка тащи коптилку в чулан! – опять потирая ладони, сказал Дашке председатель.

Но Дашка присела на лавку, стоявшую вдоль стены, и сказала:

– Тебе надо, вот сам и тащи. Коль моё ведро тебе так приглянулось, что даже посередь ночи не поленился приттить. А то чаво выдумал – коптилку ему по ночам таскай, когда добрые люди спят. Вона скока бездельников у порога стоят – они пусть и таскают, ежели самому лень, да поторопитесь, а то керосин только зря жжёте.

Ишь, коптилку ему в чулан неси, а может, вы охальничать со мной хотите, потому по ночам и шастаете. Мне хоть и шестьдесят стукнуло, а баба я ещё справная. И, не дай Бог, сегодня ночью забрюхачу! С них, – указала она на стоящих у порога мужиков, – взятки гладки, они сегодня здесь, а завтра там. Значит, за всё тебе придётся держать ответ, тогда уж Фроська тебя точно выгонит из дому – кому ты такой, алименщик, будешь нужен!

– Что ты не дело-то мелешь, – сказал председатель, – хоть районного начальства постыдись!

– А чё я их буду стыдиться-та, откуда я знаю, что у них на уме? Вона, стоят, зенками-та своими туда-сюда зыркают! Я их не приглашала. Вот пусть они и стыдятся, что нарушили мой крестьянский покой.

Председатель, ничего не ответив, взял из рук Дашки коптилку и пошёл с ней в чулан, где на старой, прогнившей от времени табуретке стояло такое же старое оцинкованное помойное ведро, видимо, доставшееся Дашке в наследство от ближайших предков. Председатель поднёс коптилку к ведру, сунул туда голову, глубоко вдохнул, и... тут же выскочил из чулана, словно ошпаренный, даже коптилка у него чуть было не погасла.

– Дык ты што, – набросился он на Дашку, – в ведро по большому ходишь?

– А што, я, стало быть, у тебя должна спрашивать, куды мне ходить? – улыбаясь, отвечала Дашка. – Я ж, милок, не спрашиваю, куды ты ходишь, поскольку баба я культурная и по ночам, как некоторые, не шастаю и не доглядываю по шабрам, кто куды по энтому делу ходить. Чичас, милок, на улице-та вона какие морозы стоять, попробуй там сесть – задницу, как пить дать, отморозишь. А вот летом, поскольку у меня изба крайняя, – тогда уж всё поле моё, сяду хоть по большому, хоть по маленькому, где душе захочется. Так что и своей Фроське передай, по ночам пусть лучше в ведро ходить, особливо зимой, – женщине застудиться никак нельзя. – И, как ни в чем не бывало, Дашка спросила председателя: – Как ты думаешь, завтра сильно похолодает?

– А отколь мне знать, што я тебе, прогноз погоды? – ответил раздосадованный председатель.

– Прогноз не прогноз, а председатель должон знать, что морозы крепчают, а дров во дворе у меня нет, а тут, как я уже говорила и для непонятливых ещё раз скажу, ходють всякие по ночам и избу выстуживают.

( продолжение читайте в журнале )

( вернуться к содержанию номера )