журнал писателей России

"Рузовская, 19 - Фридрихштрассе, 27"

Семён ЛАЕВСКИЙ

            Пролог

Просторная кухня коммуналки. Посреди на табурете Настя. Ей чуть больше сорока. Природа явно обделила ее: длинная, тощая с огромными руками она мужеподобна. На прыщеватых щеках большая картошина - нос - и под намеком на брови - щелки глаз. Женского в ней ничего нет. Говорит она отрывисто хриплым баритоном.

И тем не менее... Посреди кухни на табурете голая Настя. Из одежды на ней только кое-как перешитые из солдатских кальсон "дамские" штаны. Рядом с табуретом большие валенки (декабрь 41-го очень холодный), слева от валенок таз, с какими жилички моего дома 19 ходят в "байню на Первую роту", так по-старому они называют улицу, ставшую уже 1-й Красноармейской.

Я впервые вижу голую женщину. Пусть в ней ничего женского, но это женщина! Ее живот, грудь, руки от плеч до локтей, подмышки, икры, даже ляжки густо облеплены тестом. Настя работает на хлебозаводе и таким невероятным и опасным способом выносит тесто за ворота завода.

Поймают- расстрел!

Но трусость, вероятно, не в Настином мужском характере.

Что заставляет ее совершать такое?! Семьи нет, голодные дети не плачут. Сама в это сверхголодное время сыта!

Правда, этажом выше в нашем подъезде живет ее племянница Нина с мужем.

Заметив меня, Настя, нисколько не смущаясь, продолжает старательно снимать тесто со своей кожи: с груди, плеч, поджарого живота и так далее.

Похоже, Настя добра, но ее немногословность и замкнутость принимают за дурной нрав.

В кухню заходит мама.

- Мосевна, - говорит Настя, - теста дать? Не этого, - показывает на ноги,- чистого.

Закончив процедуру, она уходит в свою каморку с окном на лестничную площадку, которую по старинке жильцы квартиры 10 называют"людской". И через несколько минуту нас прямо на крышке буржуйки жарятся две настоящие оладушки. В этот день мы не умрем от жестокого голода.

Она умерла не от голода. Не попала под разрыв немецкой бомбы или снаряда. Все оказалось сложней и загадочней. Трое суток Настя не выходила из комнаты. Дверь ее каморки была закрыта изнутри. Когда милиционеры взломали дверь, глазам собравшихся предстала жуткая картина: в веревочной петле, закрепленной на старом вентиляционном патрубке покачивалась Настя.

«Рузовская, 19 - Фридрихштрассе, 27» это повесть обо всём этом, о времени, названном историей «Вторая мировая война» и о послевоенном времени.

СЕМЁН ЛАЕВСКИЙ:

Рузовская, 19 - это адрес, который тесно связан с моим детством, войной, блокадой, 317-й мужской средней школой, с первыми удачами, которых было мало, лишениями и неудачами, которых было слишком много.

АЛЬФРЕД ПАУЛАУСКАС:

Фридрихштрассе, 27 - это мой адрес в Германии, в пригороде Кенигсберга, бегство от наступающих союзных войск, скитания, голод и пленение начались именно с этого, последнего на родине адреса.

* * *

Война была у нас одна и та же, а линия фронта делила всю землю на "его" и "мою". Его была на Западе Европы, моя - на Востоке. Его называлась третий рейх, моя -"Союз нерушимый республик свободных". Его землей правил fuhrer, моей -"великий вождь".

Пусть не удивляется взыскательный читатель тому, что воспоминания под-

ростков (таков избранный нами, авторами, жанр повествования) сработаны по «киношному» принципу рваного монтажа. У нас не было желания и нарочито ломать композицию. Просто записывали всё, как вспоминалось, не пытаясь эпизоды из прошлого подчинить «грамотной» композиции.

Нужно также учесть, что прошло более шестидесяти лет с тех пор, когда с нами происходило то, что выносим на Ваш, читатель, суд. Ещё учтём, что восприятие одних и тех же событий, их оценка, тогдашняя и сегодняшняя, в деталях различны. Ребёнок и взрослый, «отцы и дети», уверовавший и разочарованный и т. п. - факторы, с которыми нельзя не считаться.

Конечно, пожилой человек прочтёт «Рузовскую, 19 - Фридрихштрассе, 27» несколько иначе, чем молодой (если прочтёт), тем более, что у ветерана будет возможность, которой нет у юного читателя, сопоставить то, что было с ним (что запомнилось).

1944. Послеблокадные, но не сломленные.
Одеты кто во что горазд -так как время еще военное.

Альфред Паулаускас

ТРИ ДОМА ПАУЛАУСКАСОВ

Первый наш дом был в Южной Саксонии.

Второй - на побережье Балтийского моря.

Третий - имение мамы - Матевальд.

Все три дома - мои детство и юность...

Южная Саксония. Красивая природа, благодатный климат. Альпы! Озёра, реки, леса. В садах яблоки, груши, вишня. Снег бывает редко, тогда слякотно. Большая часть года - солнце. Тепло.

Здесь в Оберкуннерсдорфе в 1933 году я родился, здесь был мой первый дом, каким я его запомнил.

Здесь шести лет от роду в 1939 я переступил порог школы.

Здесь впервые на мне появилась форма: вельветовые до колен брюки, желтая рубашка, коричневый галстук, на рукаве ^^^ свастика.

Впрочем, рубашки мы носили также коричневые и чёрные. Все регламентировалось праздниками, парадами, обычными буднями.

1939-й - особый год. Когда я пришёл на свой первый в жизни урок, "победоносные войска фю-рера"громили шлагбаумы на польско-германской границе. Началась вторая мировая война. ...Франция, Бельгия, Голландия...

Воплощается "план Барбаросса". Когда он воплотился, я был скаутом, а Семён - в пионерской организации.

Семён Лаевский

* * *

Мой друг Альфред.

В фотоискусстве - гроссмейстер! Союзные и международные выставки, самые престижные награды салонов фотохудожников, публикации великолепных этюдов в периодике.

Я обожаю его фотокомпозиции.

В них все меня устраивает. Альфред тонко чувствует красоту.

Его женщины на фото не позируют, не стремятся быть моделями. Они живые. Природа у него полна поэзии. Море, чайки, лодки и люди, они в гармонии с природой.

Мой друг Альфред. Mein Freund Alfred.

( вернуться к содержанию номера )