журнал писателей России

60 МГНОВЕНИЙ ВЕСНЫ

АЛЕКСАНДРА КОВАЛЁВА

из прозаической тетради

Вместо биографии ВОСПОМИНАНИЕ О БРОНЗОВЫХ ЧАСАХ

(из автобиографической повести «там, на холме под солнцем…»)

Его имя хорошо известно читателям и телезрителям. Поэт, прозаик, мастер литературной пародии – Александр Ковалёв профессионально работает в русской литературе более тридцати лет.

Инженер-энергетик по образованию, учёный, один из ведущих специалистов страны в области энергетики, он сумел счастливо совместить свою основную профессию с высокой музой словесности. Он автор двух десятков книг поэзии и прозы, многих публицистических статей, член Союза Писателей СССР и России, Лауреат премии Ленкомсомола и Всероссийской литературной премии им. Б.Корнилова, профессор словесности, академик Петровской Академии Наук и Искусств. Его стихи, проза, очерки давно прописались на страницах ведущих российских и зарубежных СМИ.

Но, как говорится в известном рекламном слогане, высокая муза Ал. Ковалёва была бы неполной без иронических творений. Юмористические строки Ковалёва с удовольствием публикуют «Литературная газета» и журнал «Крокодил», журнал «Вокруг смеха» и далёкий американский «Бостонский космополит». Его шутки звучат на центральных телеканалах в передачах «Смехопанорама, «Смеяться разрешается» и «Кривое зеркало», в концертах Евгения Петросяна и других известных мастеров эстрадного жанра. Он автор и ведущий юмористической рубрики «На все 100» питерского телевидения. А ещё Александр Ковалёв бессменный ведущий сатирической рубрики нашего журнала «Музы и конфузы от Александра Ковалёва».

Сегодня, в канун своего юбилея, Александр Ковалёв находится в самом расцвете творческих сил, он много пишет и публикуется, часто встречается с читателями на страницах книг, журналов, в аудиториях. Думается, впереди у него ещё не одна новая книга и не одна творческая встреча со своими читателями.

Редакция «Невского альманаха» сердечно поздравляет Александра Николаевича с 60-летием, желает ему крепкого здоровья, новых творческих успехов и представляет нашим читателям несколько страниц из его творческих тетрадей разных лет.

Когда-то в детстве, много лет назад, на перекрёстке двух нешумных улиц я увидал старинные часы, пленившие моё воображенье. Смешной уродец, бронзовый паяц в камзоле и шапчонке с бубенцами, в неярком свете крохотной витрины нёс на спине тяжёлый чёрный шар с огромным пожелтевшим циферблатом. Отточенные бронзовые стрелки показывали без пяти двенадцать. А ноша столь была несоразмерна согбенному уродцу, что казалось: сейчас сойдутся стрелки и разрежут невидимую нить, что держит шар. И тот тогда всей тяжестью своею обрушится на жалкого безумца, рискнувшего взвалить на плечи Время.

Но стрелки не сходились. Вероятно, хозяин мастерской был слишком занят, чтоб завести старинные часы. Мне было видно сквозь стекло витрины, как он, хитро зажав под бровью лупу, склонялся над каким-то механизмом, и в поле зренья оставался только темноволосый, стриженый затылок...

До сих пор я помню каждую деталь, каждую щербинку на теле той, так поразившей меня бронзовой статуэтки. И недвижно напряжённые руки мастера, и своё размытое, удивлённо-очарованное лицо, отражённое в пыльной витрине маленького южного городка.

Что это было, что могло так поразить десятилетнего провинциального мальчика в синих сатиновых шароварах и жёлтой линялой футболке?

Какие неясные мысли и чувства спонтанно сошлись в это мгновение в его душе, сплавляясь в острое, неизбывное желание немедленно выразить всю гамму нахлынувших ощущений единственной фразой, точной, короткой, рельефно-выпуклой, словно эта отлитая в бронзе фигурка?

Тогда я ещё не знал названия этому чуду – предощущению метафоры, рождению единственной и неповторимой, только твоей тайны.

В тот день я ещё не знал, что пройдёт совсем немного времени, и жизнь, только по одной ей ведомым законам, разлучит меня с тихими переулками моего детства и вынесет в студенческие годы сперва на широкие шумные улицы Москвы, а потом, уже молодым инженером, на проспекты и набережные родного мне сегодня Питера. А потом дальше-дальше – на площади и перекрёстки многих чужих городов и столиц…

В тот день я ещё не знал, что судьбе будет угодно к середине жизни научить меня конкретным серьёзным вещам: умению вместе с моими товарищами по КБ строить удивительные, совершенные машины; писать сухие, отягчённые скучными терминами статьи в толстые научные журналы; вести на чужом языке заумные, пересыпанные цифрами и графиками разговоры на иноземных симпозиумах...

Не знал и того, что судьбе будет угодно ввести меня в удивительный мир совершенных звуков и образов, именуемых поэзией, даровать радость творчества и авторства двух десятков поэтических сборников, сделать профессиональным литератором и членом писательского союза Великой страны, которой, увы, уже нет, и напоминает о которой – лишь красная членская книжка тонкой телячьей кожи с тисненным профилем вождя на титуле.

Но в тот день, всматриваясь в пыльное стекло витрины маленькой часовой мастерской, я уже точно знал, что вошедшее в меня ощущение, великая тайна без имени – моя любовь и мука навсегда.

В тот день на тетрадном ученическом листке в косую линейку я записал свои первые рифмованные строки.

...С тех пор прошло лет двадцать. И однажды я оказался вновь, совсем случайно, на перекрестке двух нешумных улиц родного мне когда-то городка. Там всё, как в детстве. И смешной уродец, не тронутый ни временем, ни ношей, несёт свой шар с огромным циферблатом, где мудрые показывают стрелки всё то же время – без пяти двенадцать. А сквозь витрину видно, как и прежде, как часовщик, зажав под бровью лупу, склоняется над сложным механизмом. И в поле зренья остается только его седой, как двадцать зим, затылок.

Из лирической тетради

            *   *   *

Всего-то и дел, что рукой дотянуться

и нужные в россыпи клавиш найти,

пока необузданный,

сиюминутный в душе не остыл,

не распался мотив.

Но, видимо, в жизни, поспешной и шалой,

такая нам выпала доля уже:

хотелось,

мечталось,

но что-то мешало

прислушаться к нежно поющей душе.

Какой-то пустяк –

сквознячёк, мелочёвка –

некстати по краешку прошебаршил.

А песня, меж тем, отболела

и смолкла,

и, может быть, лучшая песня души.

Теперь не осилить, назад не вернуться,

не вспомнить,

не вырвать –

свисти не свисти.

А стоило только рукой дотянуться,

и клавиши тронуть,

и вместе свести.

            *   *   *

Ветер листья перетасует

и небрежно швырнёт во дворе.

Он, похоже, один не рискует

в этой самой последней игре.

Отшумели зелёные страсти,

и не важно, кто ставил всерьёз –

одинаково битые масти

на руках у осин и берёз.

А под небом, сырым и косматым,

одинаков и вечен исход –

заплатить увядающим златом

за ещё один прожитый год.

ФИЗИКИ И ЛИРИКИ

И не то, чтоб карман с прорехами,

и не то, чтобы сучья жизнь –

просто физики тихо отъехали,

просто лирики дружно спились.

А без физиков, да без лириков,

хоть деревню, хоть город спроси,

всё равно, что на дно без пузыриков –

скучновато у нас на Руси.

Вот сейчас загулять бы

в беспечности –

хоть поминки, хоть праздник души...

Да в любезном моём Отечестве

вместо лириков – торгаши.

ТРОЙКА

             «...Поедем на тройке кататься,

                    давно я тебя поджидал...»

Майский полдень – пора золотая,

я ещё не считаю потерь.

Мне красивая и молодая

открывает трамвайную дверь.

Объявив нашу улочку бойко,

улыбаясь, глядит сквозь стекло:

– Эй, поедем кататься на «тройке»

всем грехам и заботам назло.

Я, в ответ головою качаю,

объясняю:

– Не тот, мол, маршрут.

Ты красивая и молодая,

я бы рад, да дела не дают.

А она в микрофон мне:

– Бывает!,

полуплача и полушутя.

И тихонечко дверь закрывает,

чтоб вернуться лет двадцать спустя.

... Моросит. Остановка трамвая.

Я уже не считаю потерь.

Мне далёкая, немолодая

открывает вагонную дверь.

Тот же номер – скажите на милость –

равнодушно глядит сквозь стекло...

Может, время вокруг изменилось?

Может, просто моё утекло.

ЭЛЛАДА НЕ РИФМУЕТСЯ С КОРРИДОЙ

Эллада не рифмуется с корридой –

не тот пошиб,

другие страсть и тайна,

хоть так близки и так похожи с виду

и южный пыл,

и звучность окончанья.

А с чем тогда рифмуется Эллада? –

с любовью?,

с виноградною лозою?

Наверно, так,

как с кровью и грозою

рифмуются арена и коррида.

А счастье не рифмуется с любовью –

иные фонетические корни.

И от того любовь

рифмуют с кровью,

которой впору цвет

и запах бойни.

А мама не рифмуется со счастьем

покуда мама –

та, что моет раму,

и почта не приносит телеграмму,

щемящую,

как за стеклом ненастье.

            *   *   *

Пора грустить, пора печалиться –

теперь уж в точности проверено:

увы, ничто не возвращается,

ни времена, ни вдохновение.

А на подмостках рифмы пенятся –

имён без счёта напророчено.

Но век серебряный не сменится,

ни золотым, ни позолоченным.

Я У БОГА УБОГИМ НЕ БЫЛ

А я у Бога убогим не был,

хотя и первым не часто был.

Не от того, что не жаждал неба,

а просто землю сильней любил.

И я у мира просил не мирры,

не монументов до самых звёзд,

а просто жизни под небом мирным –

чуть-чуть удачи, поменьше слёз.

Просил немного себе в награду –

тепла в морозы, прохлады в зной

и пониманья у тех, кто рядом,

и тех, кто – обочь и не со мной.

Не «лести и не хвалы надменной

в собраньях чопорных при дворе» –

просил любви я у всей Вселенной

и у былинки на пустыре.

И сам любил даже в сумрак стылый

людей, и реки, и города...

И верил в то, что меня любили

и понимали хоть иногда.

И если это, пускай не часто,

но все же было в моей судьбе –

нет лучшей доли и выше счастья,

которых можно желать себе.

Я у лампады персты согрею

пока душа и перо не лгут,

а с небожительством я успею,

и монументы мои подождут.

ПОПЫТКА УТЕШЕНЬЯ

Что-то разладилось в самом начале,

с прошлым ли напрочь разорваны нити –

главное не предавайтесь отчаянью.

Повремените.

Повремените.

Вновь перед ложью чужой безоружны,

вновь проходимец ликует в зените –

вспомните, чаще бывало и хуже.

Повремените.

Повремените.

Осень, простуда, недобрые вести...

Что ж, непутевость свою не корите,

не потакайте сочувственной лести.

Повремените.

Повремените.

Тают надежды, уходит уверенность –

ждите, в душе чистоту сохраните.

Все остальное вернется со временем.

Повремените.

Повремените.

Лист календарный переверните.

Все образуется.

Повремените.

( вернуться к содержанию номера )