С интересом прочитала Ваш “Свет надежды”, порадовало то, что Вы так любите этот край – нашу малую родину, что стихи Ваши чисты – без излишних кружев и надуманных слов, ибо мне кажется, что в нашем языке их вполне достаточно, чтобы говорить понятно для всех. Удивило то, что у этого чуточку лощёного и холёного парня (так мне показалось) и у меня, старой неухоженной хуторской ведьмы, столько похожих мыслей. Тронули строки Ваши из «Письма к матери», где Вы признаётесь, что не прост он, крест поэта. Помните: «Вот и сейчас, в часы привала, под сарафаном деревца, когда все спят в тени устало, пишу частушки для бойца»?
Как похоже. Уложив дочерей и позаботившись о хлебе насущном для них на завтра, я садилась за стихи о разных людях. Сколько их было? Никто не считал. Но кое-что мне удалось сохранить.
Часто приходили и говорили, что завтра – выступать, поздравлять, встречать, приветствовать… И мне было не отказать: всегда появлялось странное чувство, словно имею миллионы, а просят у меня всего какой-то жалкий рублик… И удивляло то, что люди хотят говорить стихами…
Владимир Степанович, простите за дерзость, но, будучи на моём хуторе, Вы упоминали о стихах ко Дню Победы. Я – неумеха, даже прочитать путём ничего не смогла, но стихи есть. Говорят, что когда их читали на радио, то люди плакали даже в студии и звонков было много. Взгляните сами – возможно, что и пригодится.
Анна ДАНИЛОВА
ЗАЩИТНИКАМ ЗЕМЛИ РУССКОЙ
Колечко
Дрогнуло наивное сердечко,
горло пережал тревоги ком -
протянула мама мне колечко,
даренное ей моим отцом,
посмотрела, как в последний раз,
прошептала лишь его наказ:
– Если не вернусь в родимый край
и твоя любовь ко мне увянет,
дочери колечко передай -
будет ей единственная память.
Обняла меня , вздохнув устало,
и ушла с другим по тропке талой.
Только не судите маму строго,
это не измена и не шалость –
по войне прошла ее дорога,
в двадцать лет она вдовой осталась.
С той поры колечко золотое
дарит что-то мне от них обоих.
Затоскую в горести извечной,
жизнь нежданно беды приведет –
засверкает ласково колечко
и растает горечь, словно лед.
Выцветет открытое лицо,
потускнеют радости и беды,
дочери своей отдам кольцо -
оберег от бабушки и деда.
К ветеранам
Погиб он в сорок первом. Да, в начале
июля, обожженного грозой.
Вы там его случайно не встречали –
на тропках, перепутанных войной?
Не помните – ни слова, ни лица?
Я, говорят, похожа на отца.
Вот фотография, но снимок довоенный –
черты размыты... Необыкновенно
длинны, красивы пальцы гончара...
Всё понимаю – было не вчера.
Припомните – где он упал в траву?
Я там всего один цветок сорву,
чтоб не во сне, а наяву – воочию
лишь миг один побыть любимой дочерью.
* * *
Дочь вбежала в комнату мою -
облачком ночная рубашонка,
щёчки, будто яблоневый цвет,
влажные глаза её, как рыбки
в серебристых нежных плавничках,
полыхнули зеленью осок:
– Мама, я сейчас встречалась с дедом.
– Доченька, о чем ты говоришь?
Дед погиб в далёком сорок первом,
я о нём не помню ничего.
– Но во сне я видела его.
Он бежал, стрелял из пистолета
и кричал мне, чтоб побереглась.
Мама, он ко мне ещё вернется?
Ты совсем не знаешь? – он такой
сильный, и высокий, и красивый...
Кудри, как у дяди Будулая, –
помнишь, в том кино многосерийном?
Но глаза у деда – словно рыбки –
странные, зелёные чуть-чуть.
Подорожник
Три дня ветрами прошумев,
зима пожаловалась ночи
под вьюги сладостный напев,
что стали дни темней, короче.
Вплетая голос в шум тревожный,
вдыхая запах зелья травный,
Варила Марья подорожник
и приправляла сказкой давней
о том, что девушка спекла
подовый хлеб в дорогу другу
и семена травы дала
той, что излечит от недуга.
Теперь невзрачный тот цветок,
покрытый пылью придорожной,
лист – словно хлеба ломоток –
по всей России встретить можно.
По травке путь найдя обратный,
вернулся воин в дом родной.
Я на пути своем привратном
храню уютность ночи той.
Как будто из сумы дорожной
хлеб, испеченный в русской печке,
свой извлекаю подорожник –
душевность бабушкиной речи.
* * *
Послевоенная деревня -
стучат, взлетают топоры,
ожоги штопают деревья
наплывом сока и коры.
Крапива укрывает след
немых руин. Врачуя душу,
поет контуженный сосед
надрывным голосом «Катюшу».
Как птахи, радуясь весне,
мы разместились шумной стайкой
на неотесанном бревне -
кто в старой кофте, кто в фуфайке.
Но дела нет нам до одежки -
с пеленок зная про фугас,
лимонки, голод и бомбежки,
мы видим танцы в первый раз.
Гармошка глушит птичьи трели,
а песня - горестную быль,
и мамы вдруг помолодели,
танцуя вальсы и кадриль.
Надеждам не было предела -
взлет топоров, как взмахи крыл,
деревня плакала и пела,
из пепла встав среди могил.
Ветлы
Вы слышали, как ветлы стонут?
В былое глядя, будто в омут,
по кручам Ловати и Мсты
они стоят, словно кресты,
над прахом русских деревень.
Там кудреватая их тень
все гладит след, что смыт дождями,
да прячет шум шагов. Ветвями
деревья тянутся друг к другу
и стойко стерегут округу.
