журнал писателей России

Штрихи
к психологическому портрету
Семена Ботвинника

Памяти поэта-фронтовика

К сожалению, я познакомился с четой Ботвинников, когда солнце жизни уже склонялось к закату, но я сразу проникся их теплотой и какой-то детской неподдельной искренностью. Я рано потерял отца. Мать уехала к сестре в Новосибирск. В свои шестьдесят с небольшим хвостиком я до сих пор чувствую недостаток общения с людьми более старшего поколения, на долю которого выпало так много переживаний: голодное детство после разрухи Гражданской войны; сталинские годы репрессий; Вторая мировая война; гонения на евреев за то, что они не уехали, не сгорели в печах, за то, что они могут уехать и не уезжают, за то, что уезжают из страны, когда бы могли уже и не уезжать... Встретившись с Ботвинниками, я почувствовал себя как в семье, почти родственником. В Петербурге у меня таких семей несколько, куда я мог бы прийти и с радостью, и с горем, к ним я сразу и безоговорочно отнес Семена и Нину.

Семен Вульфович Ботвинник казался мне, до знакомства с ним лично, суховатым человеком, его стихи были строги, в них чувствовалась некая подчеркнутая отточенность, почти математическая выверенность профессионала, безукоризненно владеющего пером и русским языком. Его лирика, как мне казалось, шла больше от ума, а не от сердца. Когда я увидел его глаза, то изменил свое мнение: они были полны не только мысли, но и большого человеческого чувства, ему шла даже сутулость, она как бы подчеркивала груз прошедших лет и в то же время его скромность, нежелание играть роль мэтра. Не отличаясь большой скромностью, я уже при первой встрече прочел ему свои наиболее сильные стихи и увидел интересную реакцию. Он слушал, как мне показалось, внимательно, пытаясь не только оценить их с точки зрения профессионала, но и заглянуть через них в мою душу, взгляд шел как бы из-под могучего, серьезного, резко очерченного лба, но глаза светились заинтересованностью, любопытством, мягкостью. Я подарил ему книгу своих стихов, и через некоторое время он позвонил мне и попросил заехать. Я был несколько удивлен, но сразу согласился. Оказывается, он отредактировал мои стихи для будущих переизданий. Замечания были мягки по форме, но весьма жестки по содержанию, здесь уже присутствовал учитель, знаток стихосложения, русского языка, ученый. Одно из замечаний я запомнил почти дословно: «Уважай читателя, не разжевывай все до конца, стихи – это таинство, которое читателю хочется разгадать самому, и вместе с тем делай стихотворение лаконичным, не растекайся по древу, не мельтеши мыслями по листу. Пусть в стихотворении будет одна мысль, но ее надо постараться подать красиво, весомо, зримо».

В нашем доме Ботвинники собирались не единожды, и всегда это было не столько застолье, сколько вечер встречи с искусством: читались новые стихи, исполнялись романсы на стихи присутствующих поэтов, просто звучала новая музыка композиторов. Узнав Семена поближе, я всегда догадывался, когда мои стихи на музыку Сергея Смольянинова попадали в десятку, однако его реакция была более внутренняя, чем внешняя. Если Сергей Макаров, благодаря которому я познакомился с Семеном Ботвинником, цвел лицом, ерзал на стуле, жестикулировал, то Семен чуть выпрямлялся и в то же время как бы направлялся к источнику звука, гораздо реже произносил лаконичную фразу. В порядке саморекламы скажу, что романсу на мои стихи с такими словами: «моя судьба висит на волоске, а волосок зажат в твоей руке, не разжимай, не разжимай руки, не отдавай меня во власть тоски» он предсказал огромный успех. Он сам предложил редактировать мои будущие стихотворные опусы и действительно помог мне, отредактировав сборник стихов «Озябший свет», который он видел, к сожалению, только в оригинал-макете, но его правки навсегда сохранятся в моём семейном архиве.

Он ушел легко. Утром позвонил мне и сказал, что прекрасно себя чувствует и готов продолжить работу, а вечером ушел из жизни, но не из нашей памяти, не из поэзии, литературы, не из искусства.

К сожалению, я посвятил всего два стихотворения Семену Ботвиннику, одно из которых он слышал, другое посвящено его памяти.

Блуждающие звёзды

Блуждают звезды
К непокою,
И надрывается безвременьем душа,
Я боль земли
Стихами вскрою,
Преграды черствости круша.

И отраженный свет заставлю 
Звенеть на кончике пера, 
И на душе исполню плавью 
Боль неуемного костра.

Какая боль, какие муки,
Пространство
Время, не жалея, рвет,
И я готов
Страну взять на поруки,
Сердечным ритмом
Сшив небесный свод!

Сейчас бы я написал так: «Ты брал 
страну стихами на поруки, сердечным 
ритмом сшив небесный свод».

Второе стихотворение посвящено 
дате смерти поэта и доброго сердцем и 
умом человека.


30 апреля 2004 года

Не вычитать из недоимок, 
А жертвовать что было сил. 
Смотрю я на чудесный снимок, 
Любя все то, что он любил.

В его стихах душа дрожала 
И бился пульс, тугой на вес, 
Его строка любовь рождала 
И отражала свет небес.

За тишиной необозримой, 
Уйдя за горизонта край, 
Прошепчет он строфой любимой, 
Откроет рифмой окна в рай.

Пусть аурой и светлым духом 
В закат апреля смотрится гроза. 
Земля ему пусть будет пухом, 
Венком стихов запомнятся глаза...

В 2005 году вышла моя новая книга «Поцелуй на морозе», 
в ней есть такие строчки, посвящённые 
Семену Вульфовичу Ботвиннику.


Автору книги «Храню книгу и свечу»

В молчанье Вашем -
сила напряженности,
А в скромности - величие огромности,
И потому я скромно не молчу:
Храню я книгу, не задув свечу.


Сутулость

Ему сутулость не мешала, 
Она не горбила СТИЛО, 
Грустинкой мудрости дышала: 
Поэзия в ней прятала крыло.

С уважением,
Григорий ЕЛИНЕР

( вернуться к содержанию номера )