ОХОТА

Светлана ВАСИЛЬЕВА

Чем старше я становлюсь, тем чаще вспоминаю мою первую охоту, куда взял меня с собой мой будущий муж. Стоит то августовское утро у меня перед глазами такое же яркое и чистое, как будто всё это было вчера. Горят его краски, преследуют запахи, словно время остановилось, и память решила посмеяться над ним.

Мы встали рано, на рассвете. Осторожно собрали вещи, чтобы не разбудить родственников. Собака носилась по квартире, подпрыгивала, тихонько скулила от нетерпения, повизгивала, подбегала к двери, потом к нам, торопила нас, звала за собой. Наконец дверь распахнулась, и мы вышли навстречу тусклому свету начинающегося дня.

Рабочий посёлок, красный кирпич старой фабрики, железная дорога, цистерны, вагоны на запасных путях, запах мазута и шпальной пропитки, а дальше поля, редкий кустарники, и где-то далеко-далеко в туманной дымке темнела зубчатая полоса леса. Мне было немного не по себе; в то время я даже в кино не могла смотреть на убийства людей и животных. Я побаивалась, что охота будет для меня слишком сильным, тяжёлым переживанием. Мой муж был тогда страстным охотником, доказательством чего служила довольно внушительная мозоль на пальце от курка. А двустволка у него была замечательная; австрийская штучная, с удивительной гра-

вировкой, легкая (дамская), чудесно пахнущая порохом.

В роду у меня, надо сказать, по мужской линии почти все были охотниками, и оружие я любила с самого детства. В то время когда девочки мечтали о куклах, я с ума сходила по холодному оружию. Особенно притягивал меня к себе один клинок, принадлежавший знакомым. Это был красивый нож, сделанный мастером в какой-то кустарной мастерской, острый, из хорошей стали, настоящий разбойничий. У него была полупрозрачная наборная рукоятка из цветного стекла. И хотя родители довольно часто покупали мне ножи для игры, этот клинок был недосягаем. Родители любили оружие и считали, что ребёнку оно не может принести никакого вреда. Никто от нас, ещё совсем маленьких, не прятал патроны и ружья, и ничего страшного никогда не случалось.

В кустах паслось большое стадо коров, они медленно ходили между ними в какой-то серой туманной дымке. Мы шли сквозь стадо, оно было огромным, коровы были похожи на призраков, они растворялись в тумане и появлялись снова. Потом я увидела двоих мужиков. Они сдирали шкуру с окровавленной туши телёнка, подвешенной на дереве. Пастухи тоже увидели нас, заулыбались приветливо, поздоровались. И было так жутко видеть эти довольные лица, перепачканные кровью руки, небольшое тело телёнка и молчаливых коров, ходивших рядом в редком тумане.

Мы вышли из этих сумрачных зарослей, и я увидела солнце, такое огромное, яркое, прекрасное, поднимающееся в каком-то розовом дыму над сверкающим от росы полем. Ноги моментально стали мокрыми, вода постепенно наполнила сапоги. Между высокими травинками горели на солнце кружевные сети Арахны, украшенные нежнейшим бисером росы. Мы, разрывая эти золотые сети, шли навстречу солнцу к реке. Дик носился как угорелый, возвращался к нам, и вновь исчезал в высокой траве, позолоченной первыми солнечными лучами. Возле реки он стал подпрыгивать, ловить воздух, ориентируясь на верхнее чутьё. Утка вылетела неожиданно, и так же неожиданно грохнул выстрел. Сладко и заманчиво запахло порохом, Дик с шумом плюхнулся в речку и вернулся абсолютно счастливым с уточкой в пасти. Это был селезень, очень красивый, ещё тёплый, с синей переливающейся шеей и окровавленной головой.

Солнце поднималось, от собаки валил пар, я вылила воду из сапог. Поле всё ещё сверкало бисером росы, синяя река извивалась среди кустов и трав. И было мне удивительно хорошо. Полнота жизни, её красота, азарт, вместе с жестокостью, с кровью и запахом пороха, с этим солнцем, с розовым солнечным дымом наполняли меня какой-то острой и яркой радостью.

Мы подобрали несколько удивительно вкусных насквозь прозрачных, ароматных яблок, упавших с одиноко стоящей яблони рядом с дачным посёлком. Белый налив! И вкус их был тоже необыкновенным.

На другом берегу реки находились густые, почти непроходимые заросли, Деревья и кусты были опутаны разными вьющимися растениями. Это были настоящие маленькие «джунгли». Ядовитые ягоды красного паслёна, красные кисти калины, темные веточки черного паслёна похожие на грозди ядовитого винограда, нежные колокольчики последних в этом году вьюнков, зелёные лианы хмеля – всё это великолепие красок и ощущений возбуждало желание, пробуждало азарт. Мы не замечали мокрой одежды, не чувствовали усталости, мы были молоды, и жизнь была также молода и великолепна.

Дик опять поднял утку. Раздались два выстрела. Утка скрылась за непроходимыми «джунглями», мужу показалось, что она упала на другом берегу реки. «Искать», – крикнул он. Собака бросилась в погоню. Мы пошли дальше, и вышли на берег речки. Дик не появлялся, свисток не помогал. Наконец он вышел из кустов, неохотно вошёл в воду и поплыл к нам. «Где уточка», – спросил муж. Дик независимо поднял нос, всем своим видом показывая, что он ни о какой такой утке не имеет ни малейшего понятия. Я рассмеялась; морда собаки была в пуху. Совершенно реальные пушинки украшали его пасть. «Ну-ка, неси уточку, где уточка?», – продолжал настаивать муж. На морде куц-хара отразилось недоумение, он не мог понять, откуда может быть известно о его проделках. «Неси сюда сейчас же», – грозно сказал супруг. Дик вздохнул, пушинки на морде закачались, и он нерешительно шагнул к реке. Остановился в раздумьях и опять независимо посмотрел на нас. «Ну-ка»! Дик вздохнул и полез в воду. Вернулся он конечно с уткой. А я поняла, что выражение «рыло в пуху» имеет вполне конкретный смысл.

Мы вернулись домой усталыми и счастливыми с добычей. Измученный Дик жадно накинулся на еду и завалился спать.

Он похрапывал как человек, дрыгал ногами, принюхивался. Он продолжал охотиться во сне.

Много раз ходили мы с мужем на охоту. Разные мы видели леса и поля в разное время года.

Ранней весной пели птицы на закате, ухали маленькие бесшумные совки, падали вальдшнепы на прошлогоднюю траву. Сладко пахло порохом. И хотелось жить, любить, надеяться, И всё живое вокруг чувствовало и переживало всё это вместе с нами. А вокруг чапыга, тоска, островки ветрениц, черные раны чаги, болота, лосиные рога и лосиные вши в волосах, и клещи. Небо меняло цвет. Голубое, розовое оно постепенно синело и становилось темно. Смолкали нежные голоса птиц. Последние вальдшнепы летели в почти полной темноте. Мы шли домой, и нас провожало лягушечье урчание. Они пели свои любовные песни всю ночь в ещё не совсем оттаявшем болоте.

Осенью мы пробирались сквозь кусты и густые травы, купались в ледяных ручьях, удивительные бабочки прилетали к нам, поразительные по красоте жуки и мухи присаживались отдохнуть с нами, лисы ловили мышей и играли с ними как сытые кошки, прыгая в золотой, горящей на солнце траве. Бобры строили плотины, и ручьи превращались в маленькие озёра, холодные грибы радовали нас своей красотой, горели на солнце последние ягоды. Извивались реки в высокой траве, взлетали утки и падали, обагренные кровью.

Все мы немного звери. Живут в нас древние инстинкты, древний охотничий азарт. И если исчезает из жизни человека яркое, звериное ощущение жизни то вырождается он, теряет связь с природой, и остаётся один на один с самим собой в каменных термитниках городов.

Не пугают меня теперь страшные фильмы, гораздо меньше трогает горе людей и зверей, но ни при чём тут охота. Жестокость людей в их обычной, обывательской жизни делает грубой, несчастной и равнодушной душу человека. Тем не менее, когда на кухне мы ощипываем маленькие тушки диких птиц, каждый раз хотим отказаться от охоты. Животные чувствуют не так как мы, но страдают – также, совсем по-человечески. Охотники хорошо знают это. Как-то раз муж подстрелили вальдшнепа. Было уже совсем темно, собаки не было, и мы его не нашли. На следующий день он решил всё же его отыскать. И действительно вальдшнеп лежал там, где его сбили, а рядом с ним сидела другая маленькая птичка, она была так поглощена своим горем, что подпустила нас совсем близко. Она просто сидела рядом и не хотела улетать. Как-то не по душе нам собственная жестокость. Но приходит весна, и всё начинается снова. Из старинной большой шкатулки красного дерева с кое-где потерявшимися латунными вставками извлекает мой муж старые охотничьи принадлежности и начинает забивать патроны. Солнце заливает квартиру, блестят тонкие как паутина ветки берёз, воркуют голуби и хочется жить. Хочется опять бродить по лесу, наслаждаться утробным лягушечьим урчаньем, наблюдать за неподвижно сидящими гадюками, греющимися на солнце, пить прозрачную и тёмную как коньяк воду из холодных ручьёв, заросших непроходимыми зарослями черёмух с едва проклюнувшейся листвой, и вдыхать прекраснейший запах леса смешанный с запахом пороха и крови.

( вернуться к содержанию номера )