журнал писателей России

НЕВЕДОМЫЙ СЫН УДИВИТЕЛЬНЫХ ВОЛЬНЫХ ПЛЕМЁН¹

Галина ДЮМОНД

Поэтесса, чл. правления

Санкт-Петербургского отделения

Союза писателей России

Уважаемые читатели!

По техническим причинам произошло досадное недоразумение.

В «Невском альманахе» №6 за 2009 год в материале

«Мастер-самородок» ошибочно указан автор Галина Дюмонд,

фактически тот материал написан Еленой Семёновой.

Редакция приносит свои извинения Галине Дюмонд

и публикует её материал в этом номере.

Все остальное не в счет. Даже смерть. Федерико Гарсия Лорка

Трудно подыскать фразу, более полно определяющую личность и творчество самобытного деревенского поэта Александра Лепехина, чем это высказывание Федерико Гарсия Лорки.

За окном не смолкает метель,

На дворе ни машин, ни людей.

Что с тобой запоздалый апрель?!

Где твоя золотая капель?

Нескончаемый дым сигарет

И сугробы измятых бумаг…

Я, наверно вчера был поэт

Или просто наивный чудак.

Странно ль это, а может ничуть? –

Я смеялся, стонал и рыдал,

И когда я пытался уснуть,

Мне казалось, что я умирал.

                                 «Апрель»

«Смеялся, стонал и рыдал»… И Пушкин над своим вымыслом «слезами обливался» и ладони от удовольствия потирал, если что-либо особенно удавалось. За эту радость, печальную радость быть поэтом, приходится дорого платить неимоверным выплеском чувств, израсходованностью всего себя, ведь «чтоб зажечь божественную строчку, порою надо заживо сгореть». Но это уже не в счет.

Еще прыжок! – паденье или взлет?

Я не боюсь безумного порыва.

Стою, шатаюсь на краю обрыва

И в каждый миг могу шагнуть вперед…

                          «О сущности»

Не в счет и смерть…

Александр Лепехин… Родился в деревне Волочаевка Выборгского района Ленинградской области в 1956 году, 15 июня. Спустя несколько месяцев родители переехали в деревню Клеверное, стоящую на берегу Красногвардейского озера недалеко от поселка Поляны, где проживали его дед и бабка.

Мать Лепехина, Марья Фаддеевна, говорила: «Родила я его в коровьих яслях. Шел он ножками…». Не рождением ли в коровьих яслях было предопределено, что, по словам жителей Клеверного, Александр все свое отрочество и юность пас коров? 

А еще он любил часами оставаться один в дровяном сарае или сидеть на каком-нибудь толстом суку дерева, причем независимо от погоды или времени года. Сам Лепехин объясняет это тем, что младенческий и детский возраст провел в окружении родных сестер матери, «коих было шесть», тогда еще молодых. «Тетушкам так нравилось нянчиться со мной, забавляться, наряжать – почти превратили меня в куклу. Я спасался от них, как мог». Приезжающим к нему в гости он любит показывать громадные дубы, сосны, березы, которые, кажется, еще помнят прикосновения его детских рук, отпечатки босых ступней. А еще он гордится тем, что деревня эта стоит на месте бывшей усадьбы скульптора Петра Клодта (Кто не знает его знаменитых коней на Аничковом мосту?) Потом поле было засеяно клевером – оттуда и произошло название. Желание уединиться, остаться наедине с природой, с самим собой, стало определяющим на всю жизнь.

Вот захлопну последнюю дверь,

Высоко подыму воротник,

И уйду сквозь шальную метель

Расточать холодеющий лик.

                     «Менестрель»

Я брел полночною тропой,

Сверкали звезды меж ветвей,

А где-то вдалеке гобой

Играл степную колыбель…

              Горелый лес»

С Александром я познакомилась на творческом вечере певицы Ирины Скорик в театре Комедианты. Ирина исполняла в этот вечер песню и на мои стихи. Но в антракте в фойе все говорили о песне «Петербургская княжна». (У Лепехина стихи называются «Деревенская метель»).

Вечер голову склонил, и закрыт мой дом,

Растоплю-ка я камин

                        берестой и мхом.

Лягу в белую постель и усну в ночи,

А на улице метель – караул кричи!

И приснится мне она, как весна зимой,

Петербургская княжна с золотой косой.

Буду реять на ветру журавлем во сне,

Если только не умру от любви к княжне.

                    «Деревенская метель»

Меня представили Александру, и я была приглашена на его вечер.

Более странного выступающего я не встречала. Себя не выпячивает, все больше друзей своих, поэтов, на сцену выдергивает, даже меня объявил – присутствует, мол, у нас в гостях сегодня такая-то поэтесса, попросим ее почитать стихи. А потом сидит обняв свою гитару, с подкупающей наивностью рассказывает: «… Вышли в фойе. Девицы всякие там разряженные охают, ахают: «Петербургская княжна! Петербургская княжна! Ах-ах! Ох-ох! Интересно кто автор?». А меня сторонятся, отодвигаются – пиджачишко-то у меня слабенький. Обидно мне стало. Хлопнул себя в грудь. Я, говорю, автор. Залебезили. В глазки заглядывают. А я ушел – больно надо». (Рассказывают, что после одного концерта подошел к нему «новый русский», подарил дорогой костюм: «Что ты как лох ходишь». Через неделю встречает Лепехина, а тот опять в своем «слабеньком» пиджачишке. «А где костюм?», – спрашивает. «Нищему отдал – ему нужнее».

Что это? Откуда такая неискушенность, такая непосредственность? «Наивный чудак»? Николка из оперы Мусорского? Или придуривает? Такая – искусная игра? Захотелось узнать о нем побольше.

Александра Лепехина называют гитарным мастером-самородком. Ему было десять лет, когда он впервые увидел гитару у заезжих туристов. Отдал всю, только что наловленную рыбу, чтоб подержать гитару в руках. Провел пальцами по струнам. Внутри все замерло – так отозвалось все его существо на извлекаемые звуки. И все. И больше без гитары он уже не мог. Но купить ему такую «дорогую игрушку» в многодетной семье не могли. И он пытается изготовить себе такой инструмент сам. Натягивает проволоку на… посылочный ящик. Это была его первая гитара. Как уж она звучала? – Бог весть. Но пальцы были все в крови.

Учеба в училище имени Шостаковича, служба в армии, работа на строительстве Байкало-Амурской магистрали. После БАМА работает в родном селе пастухом. О, как знаком ему этот труд с детства!

Вытяну зеленую соломину,

Загляжусь на озеро былинное

И спою про клеверную родину,

Самую родную и любимую.

Заискрит осина изумрудная:

«Что-то наш пастух

            какой-то муторный».

Отчего проспал сегодня утром я,

Знает только тополь

                перламутровый.

           «Пастуховая доля»

Но где бы он ни жил, что бы ни делал, он остается верен самому любимому своему делу – гитарам. В этом деле он признанный авторитет. Стены его деревенского дома выглядят совершенно необычно. Гитары, гитары, с дырками, с вмятинами, деки, грифы, струны. С просьбой отреставрировать и наладить гитару к нему обращаются известные музыканты, певцы. Ставит придуманную им самим систему резонаторов и гитара начинает издавать изумительной чистоты звуки. «Смотри, вот это разве резонаторы? Это же бревна. Не могут такие громоздкие резонаторы хорошо звучать. Они должны быть вот такие, – он достает тоненькие еловые пластиночки. – Я по лесу похожу, деревья послушаю. Потом выстрогаю резонатор, высушу его как следует, придам легкий изгиб… На заводе так не сделают. Зато и звук у моих гитар другой». Кажется, он не просто ремонтирует гитары – он над ними священнодействует, а наладив, ставит на них, как старые мастера, свой автограф. Сам играет на гитаре виртуозно.

И вот у меня в руках рукопись его книги. Александр никогда не крутился, не «тусовался» в профессиональных кругах писателей, поэтов, не нахватался их стандартного профессионализма. Один такой профессионал подсчитал сколько стихотворений у Блока: «Если не считать поэм, драм – не больше трехсот. У меня уже больше». Поэтесса Надежда Полякова говорила мне, что если она сядет на ритм, то такие стихи она может километрами писать. И пишут. Но что нам до объемистых сборников стихов, если ни от одной строчки не дрогнет сердце, не замрет душа. Однажды на секции поэзии рассуждали о необходимости поиска нестандартного выражения мысли, поиска формы ее выражения, поиска новых рифм, метафор. Иван Стремя-ков, поэт, слушал, слушал и говорит задумчиво так: «А вот иногда, кажется, никаких особых рифм, никаких особых сравнений. Вот как у Фета: «В дымке-невидимке/ Выплыл месяц вешний,/ Цвет садовый дышит/ Яблонью, черешней./ Так и льнет, целуя/ Тайно и нескромно./ И тебе не грустно?/ И тебе не томно?». Все предельно просто, банально даже. А душа плывет».

Да, ритмы, рифмы, метафоры, аллитерации – все это важно. Всему этому нужно и можно научиться. А научившись, можно настропалиться километрами писать, и все будет правильно, и ни к чему не придерешься. Но поэзия… Поэзия – нечто иное. Это предельный трепет души, предельная музыкальность, гармония, нега души, и свыше данный дар, умение выразить это словами. С этим надо родиться. Вот читаешь у Александра:

Вновь я один иду без остановки,

Путь мой, окутанный желтой листвой,

Белые лебеди возле Каховки

Плачут и любятся рядом со мной.

И… плывешь. Кстати, предисловие собирался писать недавно ушедший от нас доктор филологических наук Александр Иванович Михайлов. Судя по заметкам на полях, и его душа поплыла не раз.

Выйду на улицу ночью осенней

И от земли сырой в небо взметнусь.

Вечно непризнанный,

                       бедный твой гений,

К белым ногам твоим снова вернусь.

Может лунатиком

                в путь мирозданный

Скоро возьмет меня

                       добрый Христос –

Вспомню слова твои, полные тайны,

Вспомню глаза твои, полные слез.

                «Каховские лебеди»

Академик Дмитрий Сергеевич Лихачев послушав Лепехина сказал, что его стихи еще в учебники помещать будут (г. Петровский курьер, №18, 1999г.), что в российской поэзии три самых замечательных певца русской природы: Сергей Есенин, Николай Рубцов и Александр Лепехин (Российская газета, №11, 2002г.). Стихи «Осень», «Каховские лебеди», «Пастуховая доля», «Петербургская княжна» яркое тому подтверждение. С природой своей «клеверной» родины он, кажется, по-рубцовски ощущает «самую жгучую, самую смертную связь». Какие он находит для нее слова, сравнения, метафоры! Осень у него – золотая волшебница, которая, проносясь по затихшим дубравам и рощицам, покрывает все бархатным золотом; осина у него – изумрудная, тополь – перламутровый, капель – золотая, травы – заповедные, крылья у зари – беловерстые, а облака провожает он «низкими поклонами, как бывало в царствие петровское». И все это вплетается в стихи так просто, так естественно, без какой-либо натужной стилизации под старину.

Самобытный деревенский поэт. Неподдельная лиричность, доверительная интонация, простота и искренность, высокая духовность. Не сладка была жизнь, через многое пришлось пройти. Но душа его не очерствела, не озлобилась, не утратила способность сострадать. Читая его стихи, веришь, что он способен отдать свой единственный костюм нищему, что «все отшельники на свете его собратья и друзья», что душа его способна отозваться даже на болезненный крик китов, и даже «когда взрывается далекая звезда, Бог весть, в какой дали» он слышит и ее предсмертный крик, словно она «перед всем святым и пошлым раздета догола». Словно он тот самый рубцовский «неведомый отрок», «таинственный всадник», «сын удивительных вольных племен», примчавшийся к нам неизвестно из каких заповедных далей, способный «оставить все, как есть, и без гроша» пойти «искать любимую и Бога», иначе как объяснить такую сохранившуюся в нашем прагматичном мире самобытность, неискушенность, непосредственность.

«Искать любимую и Бога»… Любовь для Александра

…всему и вся венец,

Она – в слиянье двух сердец.

Актриса Клара Новикова в одной из своих антреприз уж так сокрушалась, так сокрушалась, что все у нас прежде было так неинтересно, так скучно, непозволительно было выдернуть из зрительного зала какого-нибудь мужичка, уложить его рядом с собой на сцене и заставлять его ласкать себя, соблазнять, даже слова-то такого, сокрушалась она, не было – «секс». Плохо, плохо она знает русский язык и тот, кто писал для нее этот текст. Занятие, означенное этим словом, занятие «этим» без любви, было презренным, и называлось оно в русском языке словом – «блуд». Замени его не свойственным русскому языку словом «секс», прикрой словно бы все цветистым одеяльцем, и вся пошлость, весь срам таких отношений становятся вроде бы приличествующими, позволительными. Александр Лепехин знает это слово и противопоставляет его «целомудрию», (слово «целомудрие» тоже, кажется, за ненадобностью исключено из современного лексикона). Для него

Когда любовь не сердцем зрит,

Она не знает, что творит,

Она слепа…

Такая любовь находится «в плену пороков и страстей», и

Никто ко Богу на придет,

Пока любовь не обретет!..

Никто! Ни гений, ни святой!..

Ни в одиночку, ни толпой!

«Баллада о любви»

Райнер Мария Рильке, который достаточное количество времени находился в России и имел возможность составить свое мнение об ее обитателях, писал: «Россия – это страна, где люди – одинокие люди, каждый с целым миром в себе, каждый полон сумрака, как гора, каждый глубок в своем стремлении и без боязни унизиться, и потому – праведник».

Не знаю, как в данном случае насчет сумрака, но насчет «…с целым миров в себе», что «…глубок в своем стремлении и без боязни унизиться, и потому – праведник» – в точку. Оставаться самим собой до конца, в любых обстоятельствах, и этим быть счастливым.

С любимой быть! Да видеть свет Его! –

Хоть в шалашах, хоть в замках Петра Града!

И больше мне не надо ничего…

Клянусь: мне больше ничего не надо!..

Говорят, что от позора литературу застойного периода, ее безликости, шаблонности, неодухотворенности спасли Шукшин и Рубцов. Может быть, когда-нибудь, оглянувшись назад, скажут, что от позора пошлости, сквернословия, разнузданности литературу перестроечного периода спасли… И среди перечисленных имен прозвучит и имя Александра Лепехина. Кто знает, кто знает…

Александр ЛЕПЕХИН

СНЫ

(Каховские лебеди)

Вновь я один иду без остановки,

Путь мой, окутанный

                   жёлтой листвой.

Белые лебеди возле Каховки

Плачут и любятся рядом со мной.

Голос твой ласковый,

                   образ твой ясный

Слышу и вижу я ночью и днём;

Знаю один лишь я, как ты прекрасна.

Ты лишь – мечта моя,

                   ты лишь – мой сон.

Выйду на улицу ночью осенней

И от земли сырой в небо взметнусь.

Вечно не признанный,

                   бедный твой гений –

Только к ногам твоим снова вернусь…

Может лунатиком

                   в путь мирозданный

Скоро возьмёт меня

                   добрый Христос…

Вспомню слова твои, полные тайны,

Вспомню глаза твои, полные слёз.

ГОРЕЛЫЙ ЛЕС

Я посетил горелый лес!

Высоким гостем я бродил.

Как будто траурный оркестр

В душе моей заговорил.

Я брёл полночною тропой,

Сверкали звёзды меж ветвей,

А где-то вдалеке гобой

Играл степную колыбель…

Была в плену любовь моя,

Давно искавшая удел!

В глуши ночного бытия

Я от любви своей горел.

О ЖУРНАЛЕ

Сегодня в «Невском альманахе»

Есть и миряне, и монахи…

И ничего, что режет слух,

Зато здесь – петербургский дух!

                                 Санкт-Петербург

_________________________________

¹ Николай Рубцов, «Посвящение другу», Л., 1984

( вернуться к содержанию номера )