журнал писателей России

Людмила БУБНОВА

К ВОСЬМИДЕСЯТИЛЕТИЮ ВИКТОРА ВЛАДИМИРОВИЧА ГОЛЯВКИНА

Хорошо кое-что в жизни понимать -не просто, конечно, с опытом приходит. Я, например, знаю: в художники и писатели люди приходят не только для того, чтобы писать картины или трогательные повествовательные сюжеты.

Художник и писатель приходит в искусство с дерзким настроем - изменить мир: задать мировым мозгам новое направление, и на это скромное стремление отдаёт свою энергию и всю жизнь. Я могу подтвердить высказывание строчками из письма Виктора Голявкина - художника и писателя:

“В живописи я буду кое-что из себя представлять, я это ясно вижу. В искусстве я многое понял и пришёл к выводу, что никто ничего не понял. Во многом я разобрался. Мне нужна усиленная работа над собой... немного усердия и труда, и я докажу, что я кое-что значу.” /10 декабря 1949г/.

В свои двадцать лет он успел поработать на спортивном ринге /с 1944/ в спортивном обществе “Спартак” и занять второе место в соревнованиях по боксу на первенство города Баку 1947 года - есть грамота за это соревнование.

Он колесит по Средней Азии /теперь Центральная Азия/, учится в художественных училищах Самарканда, Ташкента, Сталинабада /Душанбе/. По- студенчески работает на хлопке и на винограде /в то время как мы здесь трудились на картошке/, пишет бесчисленное количество этюдов с натуры, прочитывает все возможные книги об искусстве и о художниках, просматривает доступные экспозиции в музеях городов, где только появляется...

Вот, например, письмо матери о Ташкентском художественном музее от 12.V.1950г.:

“Студентам вход бесплатный. Открылись три новые зала советских художников. /Вообще музей здесь лучше бакинского/... Впечатление весьма серенькое и заурядное. Три больших полотна /пейзажи/ Беляницкого-Бируля выглядят очень слабо... висят на самом видном месте при входе и сразу же портят настроение... Громадное полотно Нисского “Спуск на воду военного корабля”, вопреки ожиданиям, пришлось мне по вкусу и даже понравилось. Потом какие-то странные пейзажи с заводами и без заводов, пугающие по цвету или вообще без цвета... Этюд Сурикова к “Казни стрельцов”, “ Голосящая боярышня”... всегда прихожу на неё смотреть... Портрет Репина... по сравнению с Суриковым выглядит непростительной мазнёй... Богато представлен Маковский. Три этюда Коровина, сплошная пошлость, от них несёт “величайшей некультурностью”. Всем известные Шишкин, Верещагин, Клевер, Волков и прочие - интереса не представляют... Целая стенка Брюллова, очень неприятного художника. Много Венецианова, Прянишникова, Айвазовского. Три акварели Врубеля говорят о большой культуре и самобытности этого большого мастера. Интересны залы старых мастеров и французского искусства, хорош портрет Ренуара “Мадам Шоке” в приятной матово-зелёной гамме, стоящей спиной к окну на фоне зелени. Рубенс здесь довольно странный... Здешний Рубенс мне не нравится. Два портрета Ван Дейка поражают огромным мастерством выполнения /но не очень живописны/. Прекрасна маленькая работа неизвестного художника круга Рембрандта “ Игроки в карты” - настоящий Рембрандт, столько жизни и простоты. Одна икона... крепко засела у меня в памяти: можно ли представить себе...такое жёлтое на таком чёрном, как там... Удивительные вещи делали люди, удивительные люди... Как хороша картина неизвестного художника круга Веронезе “Оплакивание Христа” в золотистом колорите, с такими красивыми руками и красиво написанными головами! Идёшь по залу... так и сверкает... это “Оплакивание”. Поразил меня и Гольбейн. Никогда не думал, что он так живописен, а нарисовано чертовски красиво!”

В 1953 году он приехал поступать в Академию художеств в Ленинграде. Сначала был принят на стажировку в СХШ / Средняя художественная школа при академии/, приспособиться и притереться к стилю социалистического реализма, что господствовал тогда в Академии. В 1954-м Голявкин поступил на живописный факультет. Но за год стажировки только больше утвердился в мысли: французские импрессионисты и постимпрессионисты смелее, интереснее решали живописные задачи, чем местные соцреалисты. Сам предпочитал субъективный индивидуалистический подход к живописи, который во II половине XX века занял лидирующие позиции в мире. Кроме того, он отчётливо увидел закат созерцательного реализма: технические средства фото-кино-теле взяли на себя роль визуального отражения действительности. В живописи изжило себя “передвижничество”, в которое настойчиво упирался соцреализм. За год пребывания в Ленинграде он сформировался также как самостоятельный писатель. Он многих увлекал свободомыслием. Его близкими друзьями в то время были Минас Аветисян, Олег Целков, Михаил Казанский, ставшие интересными живописцами мирового уровня, а юный Олег Григорьев считал себя его учеником. С юга Голявкин принёс не только солнечнее настроение. Он принёс новое время. Шестидесятники как раз и начинали исподволь новое время в искусстве. В XX веке искусство расширило горизонты: оно вошло внутрь художника, стало отражать его внутреннее состояние, настроение, мышление. Это значило: кончился в искусстве XIX век, который тащился до середины XX и далее: войны и революции надолго задержали развитие художественной мысли в России. Нужны были новые взгляды, новые повороты мысли - новое мировоззрение.

Палитра Голявкина включает весь спектр существующих в природе масляных красок. В его холстах много солнца, цвета, оптимизма. Композиция, как правило, собранна, всегда есть живописный центр: -пятно, которое держит всю композицию и ведёт глаз зрителя в глубь картины. В смелых цветовых сочетаниях, в неожиданной пластике, в вольной прихоти мазков читается зрелое цельное мировоззрение живописца. Он мыслил мир в красках, любил красный цвет и умел написать его живописно.

В 2000-м году Голявкину задали вопрос

-Виктор Владимирович, говорят: «живописно - неживописно». Что такое живописность?

- Когда я говорю слово «живопись», то имею в виду, что в картине самое главное - цвет. Как компонуются краски на плоскости холста, с каким ритмом меняются переходы от цвета к другому, насколько гармонично они расположены по отношению друг к другу, насколько интенсивно и эмоционально чисто визуально они создают художественный образ. В любой картине я смотрю автора-художника, как он мыслит красками, цветом. Живописная картина - это художественное мышление её автора. Вот я и смотрю его мировоззрение: живописно - неживописно. Но, может быть, только я так смотрю? Другие, вон, считают: теперь живописность в картине - не главное. Картину, бывает, мыслят другими категориями: не красками, а линиями, изощрённой компоновкой...

Концептуализм последних десятилетий снижает традиционное понимание живописности. Скажем, на холсте загогулины-червячки на проволоке - и пошла, мол, вся ваша живописность коту под хвост, плевать я на неё хотел.

Такая свобода мышления может быть как интересное явление на некоем временном отрезке, спервоначалу. Или как разрушительный взмах в традиционном изобразительном искусстве. Может быть интересно. Но есть такое понятие: развитие мировой художественной мысли. Известно, одно направление приходит на смену другому, то есть другое одному. Иллюзорная реалистическая живопись сменялась импрессионизмом, экспрессионизмом, абстракционизмом и т.д. Новое направление - новый взгляд на мир, новое мировоззрение, новая философия... Надо сказать, авангардистские субъективные наслоения потеснили школу реалистической живописи: холст, как даль с перспективой и объёмом. Слабо обстоит с понятием живописности: твёрдая рука хорошо рисует, но красочное сердце плохо работает, глаз не понимает живописности. Но сейчас, говорят, в моду вошла компьютерная живопись. Этого я уже не знаю...”

Голявкин, создавая свой мир, ничего не разрушает, не опровергает прежних систем, не опрокидывает авторитетов, официальную позицию - не устраивает свалку из-за того, что ему, видите ли, не по нраву, а он мыслит по-другому. Он считает: творчество – сложная стихия и там есть выбор всегда. Решать и думать приходится много.

“Я часто у живописцев наблюдал: втемяшится ему в голову какая-нибудь идея, и он, как баран, в одну точку долбит. И ругают его, и советуют. А он знай своё - в одну точку. Ему бы оставить бессмысленную долбёжку. Подумать. Может, как-нибудь и по-другому можно работать. Неужели на свете одна эта точка существует? Словно на ней свет клином сошёлся... Я на эти вещи проще смотрю. Человек, он гораздо разносторонней, изобретательней, умней... К примеру, вот я - абстракционист! И баста? А других линий больше нет? Есть же и другие. По мне, так главное мир отобразить. Абстрактно - плохо? Пожалуйста вам - не абстрактно. Тут нужна, конечно, величайшая собранность и широта души. А у кого их нет - о тех я не говорю...”

Ленинград встретил Голявкина холодом, но он остался в нем до конца: в этом городе сосредоточено западноевропейское искусство, оно всегда импонировало ему живой реакцией на подвижную современность. Быть современным было для него главным делом, он воплощал в своём творчестве современность и успевал за ней. Подлинное искусство замешено на искренности. Сейчас оглядываюсь на пройденный творческий путь, нахожу большое благородство в том, что Голявкин никогда не впадал в пресловутое диссидентство. Он не засорял искусство тенденциозной идеологией, социальной по-литикой, религиозной мифологией, не эксплуатировал фольклор - сам создавал пословицы и поговорки. Он не пытался выстраивать своё на чужих цитатах. И, по-моему, горькая запись /”заявка”/, сделанная в 1958 году, во многом исполнилась.

“Я иду по самой тяжёлой и необыкновенной дороге и того, кто не понимает этого, я всегда отшвырну в сторону. Суетливых много. Все суетятся. Я им не товарищ. Мне в итоге трудней, чем моим братьям, друзьям, потому что моя основная работа не поддерживается официально и в основном непонятна. Но зато она самая высокая и колоссальна. И мелочи не должны волновать меня”.

Голявкин не зря говорил, что в творчестве есть выбор всегда и не обязательно “бить в одну точку”. От безнадёжности существования в художественной среде он уходил в литературу. “Вклад его в рус-с-кую литературу второй половины XX века уникален” /И. Кузьмичёв «Русские писатели XX века»/. Он задал новое направление художественной мысли в русской ли--тературе своей оригинальной формой короткого юмористического, лирического, гротескового рассказа, внёс новые ритмы, настроения, энергетику. Вслед за ним все стали писать от “Я”. Но “Я” Голявкина совсем не сам автор, и оно не адекватно автору - это персонаж. “Я” и “Он” - герои коротких рассказов Голявкина, как Иван да Марья русских сказок. В душную атмосферу описательности он принёс юмористическую струю, остановившуюся когда-то на М. Зощенко.

В 60-е гг. XX века “Я” с большим духовным напряжением пробивалось свежим живительным родником через завалы коллективистской идеологии. Тогда вовсю царило “Мы”, а говорить и писать “Я” считалось неприлично. В 60-е «Я» было смело, ново, полезно искусству, литературе и человеку. “Я” могло вмещать в себя целый мир и отваживалось соперничать с миром. Оно отвоёвывало право на индивидуальное человеческое достоинство, это был прорыв в новую гуманистическую идеологию. Голявкин был первым. Он расковал сознание многих молодых интеллектуалов.

Прежде я элементарно не осмеливалась говорить о творчестве Голявкина в полный голос. Но теперь, когда он оставил всё, что сделал, стоит хотя бы внимательно посмотреть его детские книги -юмористические рассказы и повести - уже можно понять масштаб его творчества, как одного из лучших писателей России. А ведь в детскую литературу он пришёл из идеологического тупика литературы «взрослой».

В основе его литературных произведений – разнообразный человеческий тип. А в чистоте стиля - достоинство его прозы. Ленинград всю жизнь продолжал душить Голявкина холодом, да и Петербург продолжает в том же духе, вместо того чтобы ценить и хранить, как высокое национальное достояние России. Он не менял жён, всегда добивался взаимопонимания с единственной всем своим духовным арсеналом. Он дорожил семьёй, и семья отплатила ему нежной и терпеливой любовью в трудное для него время, когда пошатнулось здоровье.

Для развлечения читателей приведу маленький рассказ Голявкина, как можно сказать, о семейных отношениях.

МЫ БЕСПОКОИМСЯ

ЗА ПАПУ

В 2000-М ГОДУ

Папа пошёл выпить пива на Марс и что-то там задержался. В это время случилось несчастье. Пёс Тузик съел небо, которое постирала мама и повесила сушиться на гвоздь. Пёс Тузик надулся, как детский шарик, и захотел улететь. Но он не смог этого сделать, потому что не было неба.

- Как же вернётся наш папа, - сказала мама, - раз неба нет?

- Действительно, как он вернётся?- сказал я.

- Ха-ха-ха!- сказал папа в дверях.- Ха-ха-ха!

- Какой дорогой вернулся ты?- удивилась мама.

- Ха-ха-ха!- сказал папа.- Я пьяный, я не знаю, какой дорогой...

Санкт-Петербург     

( вернуться к содержанию номера )