журнал писателей России

Александра КАЛИНИЧЕНКО

Студентка филологического факультета

Санкт-Петербургской Полярной академии

Тайны дневника монаха

«...Он был поэтом, но поэм не создал!
Но жизнь свою зато он
прожил как поэт!»
Эдмон РОСТАН
«Сирано де Бержерак»

Его жизнь стала книгой. И сам он был неординарным человеком. Скажу о нём его строками:

Я верный вдохновению псаломщик,

стихами утешающий себя…

Сколько б мир я не пел и не славил,

Если что, он забудет меня,

Потому, против нынешних правил,

Уповаю на Господа я…

Иеромонах Василий (в миру Игорь Росляков) – так звали убиенного в Оптиной пустыни на Пасху 1993 года монаха, одарённого богослова и поэта, жизнь которого закончилась очень рано – в 32 года.

Эта поистине талантливая, искрящаяся душа озаряла собою всех окружающих людей. Оптинский схиигумен Илий сказал, что «отец Василий был великий пастырь, проповедник, был и поэт, он много-много сделал для Церкви полезного. Но злодейская рука пресекла его трудолю-бивость».

О внутренней святости и доброте отца Василия свидетельствует такой эпизод.

Жил тогда в Оптиной паломник Митя и рассказывал случай. На последней пассии Великого поста 93-го года все стояли со свечами, а Мите свечки не досталось. И вот стоит он за спиною отца Василия и думает: «Наверно, я хуже всех, раз мне свечи не досталось». Постоит, и опять в унынии думает: «Все люди как люди. Один я без свечи».

Тут отец Василий оборачивается к нему и говорит: «Ну хватит, хватит. Возьми мою». И отдал ему свою свечу. (Н. Павлова «Пасха красная», из воспоминаний Т. Мушкетовой).

«Духовно он был выше нас всех. Но эта духовность была особенная – очень искренняя и по-детски светлая, без тени ханжества или лжи. Он не был избалован прижизненной похвалой, что, к сожалению, многим вредит. Он был монахом из старой Оптины» (Н. Павлова «Пасха Красная», из письма иеромонаха Даниила).

«…Простота и готовность помочь…» – пишет о нём иеромонах Елеазар. Игумен Тихон рассказывает, что когда он был диаконом, «…то один раз проспал и опоздал на службу... (В обязанность диакона входит зажигание лампадок в алтаре)…вхожу в алтарь, а отец Василий
лампадки зажигает. «Батюшка, – говорю, – простите, проспал. Давайте я зажгу». – Прошу вас, – отвечает он, – не лишайте меня этой радости!»

Иеромонах Василий действительно был подобен неугасимой свече, которая дарила своё пламя другим, возжигала каменные сердца, утешала страждущие души. Он брал на себя боль людей, их грехи, немощи. Каждый, кто обращался к нему за советом, получал для себя духовную пользу.

Так сам он говорит о себе:

Дивно я создан

Божественным словом,

Будто бы соткан из ткани земли,

С замысловатым телесным узором,

С тайным до времени светом внутри…

Я хочу обратиться к дневниковым рассуждениям отца Василия, чтобы ещё раз пред людьми открылась тайная завеса его души и они ещё раз увидели бы её неизречённую, предивную красоту, её духовную, всеобъемлющую силу: «Всякое понятие, слово имеет смысл и сопряженное с этим смыслом чувство, отзвук в душе. Грехом это единство смысла и чувства рассечено, и мы не чувствуем того, о чём говорим, и не понимаем того, что чувствуем…

Оно (слово) – божественно, полное благодати и истины. Слово Божие – критерий истинности всего».

О. Василий неустанно трудился в познавании слова, его сути. И поэтому из-под его пера выходили порою необыкновенные строки:

Я бы вызубрил построчно

Незнакомый мне язык,

Если б этим полномочья

Вдохновения достиг.

Я копировал бы снова Многотомные труды, Если б отыскалось слово, Равнозначное любви…

«Радость, которую дарует знание, должна дополняться радостью созерцания, тогда она будет совершенна. «Всё знаю, всё понимаю, и всё равно удивляюсь», – говорит человек. Изумление пред всем, изумление, несмотря ни на какие знания, ни на какие беды, – это красота, это спасение миру, это начало пути к Богу. А жизнь без изумления перед красотой, а значит, и без Бога – пуста и ничтожна». Этот принцип прослеживается во всех стихах о. Василия. Таково было мироустроение его души.

Что за душа у утренней зари!

Что за сердечность у лесного края!

При встрече чуть до слёз не довели

Лихого городского шалопая.

Кричал петух, как будто жарил туш,

Корова оглянулась, промолчала.

И, чавкая на всю лесную глушь,

Бессовестно в глаза мне зажевала.

Как в книгах всё: и домик на холме,

Подальше от непрошенных соседей,

И мужичок в потертом пиджаке,

Из тех, что в фильмах ездят на телеге.

И всё как на картинке: глухомань,

Под сердцем где-то сбившиеся чувства,

Сторонку эту, думаю, баян

Когда-то воспевал на вещих гуслях.

И я заговорю о ней теперь,

Оглядывая всё, припоминая.

Но в чёткий поэтический размер

Не втиснуться улыбчивому краю.

А сколько слов о нём на языке!

В уме такие носятся картины!..

И всё же: домик в средней полосе

И ветхая церквушка на отшибе.

А там уж пусть домыслят, что смогли,

Дочувствуют и, может быть, оттают.

Что за душа у утренней земли!

Что за сердечность у лесного края!

Продолжение читайте в журнале...

Александра КАЛИНИЧЕНКО

( вернуться к содержанию номера )