журнал писателей России

Марина СКВОРЦОВА

 ДИНАСТИЯ КНИГОЧИЕВ

Светлой памяти Алексея Яковлевича Гребенщикова посвящается

12 ноября исполнилось бы 80 лет Алексею Яковлевичу Гребенщикова, любимому Учителю, взрастившему не одно поколение творческой молодежи, прекрасному лектору, блестящему литературному критику. Он был великим книгочием нашего времени (к сожалению, в нынешние времена практически вышедшее из употребления слово, с которым даже не знакома компьютерная программа).

Алексей Яковлевич принадлежал к поколению, на детство которого выпали тяжелейшие испытания: аресты и ссылки отцов, блокада Ленинграда, смерть родителей. Но та глубокая культура, которую с детства заложили родители, направляла его всю жизнь и, конечно, определила выбор профессии. Неодолимую тягу к знаниям и талант преподавателя Алексей Гребенщиков получил по наследству. Отец Алексея, Яков Петрович Гребенщиков, библиограф, был человеком неординарным, посвятившим жизнь книге и библиотечному делу. В Публичной библиотеке, которой Яков Петрович отдал много лет, работала и Лидия Константиновна Чичагова, ставшая его женой, соратником и матерью Алексея Яковлевича. В течение всей своей недолгой, но пламенной жизни Яков Петрович Гребенщиков был неустанным пропагандистом книги, кроме того, он исследовал влияние литературы на воспитание личности: «Устойчивая психика личности воспитывается ... и ч е р е з к н и г у н е з а м е т н о (разрядка Я.П. Гребенщикова) ... переводится из отрицательного типа в положительный. Каждому типу соответствует своя литература...». В 2005 году вышла в свет книга В.П. Суворовой «Книгочий Василеостровский» - под таким именем Яков Петрович был известен всему «книжному» Петербургу. При этом книгами из своей уникальной домашней библиотеки он делился со всеми страждущими. Читателями её были Е.И. Замятин, А.М. Ремизов, А.А. Ахматова, В.В. Струве, В.Я. Шишков, К.А. Федин, Д.В. Философов, А.Н. Римский-Корсаков, В.А. Рождественский, К.И. Чуковский, П.Ф. Лес-графт, Б.А. Пильняк. Личность Гребенщикова-старшего была настолько яркой, что его друг К.А.Федин решил запечатлеть образ Якова Петровича в своем романе «Необыкновенное лето».

«Об отце Вашем, - пишет он Алексею Яковлевичу Гребенщикову, - я вспоминаю нередко и совсем на днях решил вложить в уста одного персонажа моего нового романа несколько слов из «Завещания» Якова Петровича о книгах, не называя отца Вашего по имени». В романе «Необыкновенное лето» Извеков рассказывает Рогозину о встрече своей с редчайшим человеком:

«... Так он, знаешь, нам рассказывал вечерами о книге - слушать было наслаждение ... Раз я назвал какую-то брошюру книжонкой. Так он весь затрясся: Ты что, говорит, хочешь, чтобы я тебя презирал. Книжонка - это, говорит, презренный язык лицемеров и отребья. Книга - жизнь, честь, слава, богатство, высочайшие взлеты, неизмеримое счастье! Он помнил каждую книгу, что побывала у него в руках, и раз признался, что к стыду своему, предан книгам больше, чем людям».

Яков Петрович горячо любил сына, будучи в ссылке, остро переживал и разлуку, и невозможность принять участие в его воспитании. Свою любовь и стремление принять участие в формировании личности сына Яков Петрович выражал в письмах, которые говорят сами за себя:

«Сынулин мой! Радость моя! Знал бы ты только - как я люблю тебя -больше всего на свете. И ты не забывай, пожалуйста, своего батьку. Он без тебя тоскует. Я ведь каждое утро поздравляю тебя с добрым утром -первый. Твой батька» (1933 г.).

«... Я молил Бога послать сыну силы и крепости и принять жизнь со всеми ея невзгодами и мученьями, не проклинать жизни, не ненавидеть ея. Я просил Бога – не оставлять моего сына своей помощью, не покидать и не отступаться от моего сынка. Я молил – научить моего несмышленыша любви к Богу, любви к добру и правде, безотчетной любви к людям. Я просил – чтоб не быть сыну торговцем, охотником, дипломатом, воином. Я молил Бога – взять сынка под свое крыло, обласкать сынка своим попечением. Я доверял сына Богу...» (1933 г.).

«Милый мой Алеша! Тетя Лиза расскажет тебе в подробностях обо мне - как я живу, что делаю, как выгляжу. Она поцелует тебя от меня. И благословит от меня. Посылаю тебе кучу книжек, целых 10 штук... Посылаю тебе разных лепесточков с наших ал-маатинских цветов. А цветы у нас крупные и яркие!.. Очень крепко тебя целую, мой милый мальчугашка! А борода у меня еще больше выросла! Твой папа Яков» (1934r).

«Милый мой сын!

Дорогой мой, вся вера в тебя, все мое доверие тебе.

Алексей, прошу тебя, умоляю тебя, заклинаю тебя - будь всегда милосердным к животным. Никогда не мучь птичек, не лови их для игры, никогда не делай чучел, не обламывай ножек и крылышек. Не кидай в собак камнями, не терзай котят и кошек. Пусть в твоих руках ни разу в жизни не появится отвратительная игрушка злых детей, что называется «рогаткой». Я умру, но я ни на минуту не отпущу тебя со своих глаз, я буду вечно и постоянно с тобой , и если я увижу тебя с «рогаткой» мне тогда, Алеша, будет очень тяжело ...» (1935 г., незадолго до смерти).

Яков Петрович Гребенщиков умер в алма-атинской ссылке, в начале 1935 года, в возрасте 47-и лет, смерть подкралась незаметно... Перед смертью он продиктовал поразительное по силе воздействия «Завещание о книгах», обращенное, казалось бы, не только к родственникам и друзьям, но и всем нам, потомкам того поколения высочайшей культуры, воспитанного книгами: «Книги, мои книги! Любови мои. Любовищи. Любовочки! Родимые, прощайте. С последними! В тоске исхожу безнадёжной от невозможности расстаться с книгами. С теми живыми, живейшими, божественными, которым отдано всё. Я презирал и презираю всякого, кто хоть раз произнес при мне презренное “книжонка, “книжо-ночка”! Лицемеры, отребья. Книга, Книга! Моя жизнь, честь, слава, богатство, высочайше взлёты и неизмеримое счастье!

…практически большую часть жизни жил общей жизнью с любимыми сёстрами.

В годины тяжёлые питался и голодал вместе с ними. Они - близкие и всегда понимавшие, помогали удовлетворять мою крепкую страсть. Спасибо им.

…Дальше. Все книги, поднесенные мне Лидой (Лидия Константиновна Гребенщикова -прим. ред.) с её надписями немедленно возвращаются ей в её полное распоряжение. Это не книги, это - святость; место этой святости у автора. Книги эти почти исчерпывающе уже подобраны.

Книжки мои, как мне тяжело и немыслимо расставаться с Вами, как я Вас лелеял и холил, как я Вас ласкал, мои единственные физические и духовные любовнички. Я помню каждую, которая хоть день побывала у меня. Я был предан Вам, книжки, к стыду своему больше, чем людям. Вы не обманывали меня. Вы доставили мне жизнь счастливую, полную счастья.

Друзья мои! …дорогие, поберегите, что можете сыну моему. Внушите, привейте, развейте в нём к книгам любовь. Пусть помнит и знает, что держит в руках не мертвую книгу, а могучую любовь человечества. Горькому глубокое спасибо за книгу. Фёдорову вечная память.

Добржинский, Мезьер, Лихачев, Си-мони, Саитов, учителя мои, простите меня за раннюю смерть, она кошкой выскочила неожиданно из-за угла, и я не успел поцеловать и проститься с моими здешними книжками. Это я диктовал ещё живой...».

Якова Петровича ценили, уважая в нем великого знатока книги, и дружили с ни1\, такие известные писатели, как Е.И. Замятин, В.В. Иванов, А.М. Ремизов, В.Я. Шишков, К.А. Федин, К.И. Чуковский и многие другие авторы. Не случайно именно Якову Петровичу Гребенщикову было написано потрясающее письмо Корнея Ивановича Чуковского, обычно не склонного к откровенным высказываниям. В годы, когда страх и подозрительность царили в душах людей, адресаты Гребенщикова-старшего точно знали, что ему можно доверять абсолютно. Любые высказывания, связанные с книгой, будут поняты им правильно.

«... недавно больной я присел на ступеньки у какого-то крыльца и с изумлением смотрел на тех новых и страшных людей, которые проходили мимо. Новые люди! Крепкозубые, краснощекие с грудастыми мясистыми самками (хилые все умерли). И в походке, и в жестах у них ощущалось одно: война кончилась, давайте наслаждаться и делать детенышей. Я смотрел на них с каким-то восторгом испуга. Именно для этих людей - чтобы они могли так весело шагать по тротуарам, декабристы болтались на виселице, Нечаев заживо гнил на улице, для них мы воевали с Германией, убили царя, совершили кровавейшую в мире революцию. Вот они идут: «Извиняюсь!» «Шикарная погода! - «Ничего подобного» - «Ну, пока». И для того, чтобы эта с напудренным носом могла на своих ракообразных ногах носить белые ажурные чулки, совершилось столько катастроф и геройств. Ни одного человеческого задумчивого, тонкого лица, все топорно и бревенчато до крайности. Какие потные, какие сокрушительные.

Я должен их любить, я люблю их, но, Боже, помоги моему нелюбию.

Я был раздавлен, и вдруг во мне сказалось одно тихое слово: книга.

Слово глухое. Книга, пусть маникюр, но и книга. Эти колченогие еще и не знают, что у них есть Пушкин и Блок. Им еще предстоит этот яд.

О, как изменится их походка, как облагородятся их профили, какие новые зазвучат в их речах интонации, если эти люди пройдут, например, через Чехова. Можно ли, пережившему Чехова, - рыгая облапливать свою хрюкающую и потную самку. После «Войны и мира» не меняется ли у человека самый цвет его глаз, самое строение губ? Книги перерождают самый организм человека, изменяют его кровь, его наружность - и пришедшие через 10 лет на Загородный, сколько Вы увидите прекрасных, мечтательных, истинно-человеческих лиц».

После смерти мужа тяжкие испытания выпали на долю Лидии Кон-стантиновны Гребенщиковой, матери Алексея. Трудное материальное положение даже вынуждало её время от времени продавать книги из уникальной домашней библиотеки... И всё равно книга оставалась главной ценностью в осиротевшей семье. Не случайно незадолго до своей смерти в блокаду, 22 июня 1942 года, в суровую годовщину начала Великой Отечественной войны, чтобы поддержать своего 12-летнего сына Алексея, она дарит ему книгу Чарльза Диккенса «Тяжелые времена» с надписью: «Сыну моему Алексею «Тяжелые времена» дарит мать в самые тяжелые времена нашей жизни, а также жизни нашей Родины. Будем верить, что они пройдут, будем верить в победу, в солнце, в жизнь и в свет. Никакие лишения и тяготы пусть не сломят нас до конца. Главное выжить, стиснув зубы и стянув пояс, упорно, упрямо, мужественно, героически, «по-ленинградски»... Победа придёт, жизнь восторжествует над смертью, и творческая, радостная, созидательная жизнь снова расцветет в нашей стране, особенно для вас, молодых... Ну, а если я отстану в дороге и не дойду с тобой до конца, при всем желании видеть Родину свободной и победной - не забудь, что вся жизнь моя была в тебе и что одно у меня желание, чтобы ты вышел Человеком долга, труда, благородным, честным, созидательным и преданным Родине...». В конце 1942 года в письме к Н.И. Цуханову Алёша признался, что смерть мамы - «для меня это первое настоящее горе было тяжелым ударом...».

Алексей вырос и, по отцовским молитвам, не стал ни торговцем, ни охотником, ни дипломатом, ни воином. Он стал критиком и публицистом, преподавателем -то есть выбрал стезю, немыслимую без книгочтения. Алексей Яковлевич, по многочисленным отзывам учеников, был прекрасным педагогом, воспитавшим сотни работников печати на факультете журналистики Ленинградского государственного университета. Он любил людей, любил творческую молодежь, был неизменным заведующим литературной частью театра «Родом из блокады». Круг литературных интересов А.Я. Гребенщикова охватывал и проблемы истории отечественной публицистики, и изучение творческого пути таких мастеров советской литературы, как В. Вишневский, А. Фадеев, Л. Соболев, А. Прокофьев. Много лет статьи Алексея Гребенщикова публиковались на страницах журналов «Звезда», «Нева», «Аврора», «Октябрь», «Молодая гвардия», в газетах «Комсомольская правда», «Ленинградская правда», «Литературная газета», «Литера-турнаяРоссия», «Советская Россия». В 1971 году А.Я. Гребенщиков становится членом Союза писателей СССР. О том, как любили и ценили Алексея Яковлевича коллеги, свидетельствуют письма из редакции журнала «Аврора»:

«… О, есть один замечательный журналист, витязь нашего времени, быстрый, решительный, принципиальный, скорый на подъём, отзывчивый товарищ, добрый и смелый, мудрый и честный, друг и любимый учитель студентов, всем известный в нашей стране и за её пределами… Это, открою тебе его имя, - Алексей Яковлевич Гребенщиков!...»

«Гребенщиков, дорогой! Драгоценнейший! Несравненный и единственный!

“Авроре” не хватает твоего ума и таланта! “Аврора” ждет блестящих росчерков твоего пера!

Близится 60-летие Октября. Как хорошо было бы, если бы ты обратился к молодому читателю с раздумьями о нашем времени, о богатой именами советской литературе, о ее интересном пути! В статье яркой, искренней, темпераментной -полемической, публицистической, энтузиастической, энергетической! …

“Октябрь” тебе теперь такую статью не закажет. “Огонек” к тебе не обратится. “Аврора” - единственная для тебя, как ты -единственный для нее!

Так за чем же дело стало! Сил и сноровки не занимать! Вдохновись моими предпраздничными приветствиями - и дерзай!

Читатели трепещут и ждут! …

Откликнись! Отзовись!

Дни текут тускло без твоего пламенного слова!

В ожидании и с надеждой, заведуя критикой, которой без тебя - нет и быть не может, страдающий и страждущий, тобой, может быть, уже забытый, взывающий к тебе, к стопам припадающий, В.А. Шошин».

Уходит эпоха книгочиев, и вместе с ней уходит велеречивость русского языка. Сленг заполоняет эфир: вместо «как Ваше драгоценное здоровье?» звучит чуждое русскому слуху «ты в поря-а-а-дке?», вместо «честь имею кланяться» - «пока-пока»... А уж такого слова, как совесть, так и вовсе в нём нет! Подмена живого языка бездушным, искусственным сленгом неизбежно повлечет за собой массовое оскудение сознания населения нашей Родины. Вправе ли мы это допустить? Алексей Яковлевич Гребенщиков оставил России несколько поколений любимых учеников. Мастера слова русского! «Невский альманах» призывает вас в память о нём подхватить падающий стяг книгочиев для спасения русского языка и будущего человечества.

Материалы из личного архива Алексея Яковлевича Гребенщикова

предоставлены его двоюродной сестрой Михайловной Верпаховской

СПб           

( вернуться к содержанию номера )